Чижик - птичка с характером

Тимошенко выспался и, позавтракав, куда-то ушел. Ухватова вызвал комбат. А я еще не ложилась после ночного бдения: ломала голову над сводной отчетной карточкой. Сверила свой увеличенный чертеж с картой-трехверсткой. Нанесла все огневые точки, но разобраться до конца не могла. Или ротный Ухватов врет как сивый мерин, или я ни черта не понимаю… «У меня система огня на ять!» Как бы не так! Видно, где захватил последний бой, — там и окопались. Какое же тут взаимодействие, когда каждый сам по себе! Положим, с Непочатовым всё ясно: огонь по «аппендициту». Точка. С Нафиковым тоже всё как будто бы в порядке: через правую амбразуру косоприцельным вдоль своих же позиций, через левую — почти до самого боевого охранения. А Лукин? А дед Бахвалов? Проклятые фронтальные амбразуры: от сих и до сих — как в мышеловке. А если обойдут?.. Правая амбразура в дзоте Лукина глядит на наши стрелковые ячейки — по своим, что ли, лупить?.. А перед левой накопилась целая снежная гора, как заслон. И у деда Бахвалова так же… Пожалуй, надо вместе со старшим лейтенантом Роговым в сумерках сделать общую пристрелку трассирующими. Посмотреть с наблюдательного пункта комбата, что получается. Ну, а если мои сомнения подтвердятся? Тогда что? Перестраивать дзоты?.. Когда? Какими силами? Кто позволит?.. Выход один: срочно привести в порядок запасные площадки. Об этом же говорил Тимошенко — Снежные горы перед амбразурами долой немедленно. Надо только справиться, нет ли там мин. Фу черт! Даже голова разболелась. Я с досадой отшвырнула карандаш.

От невеселых дум меня отвлек пулеметчик Гурулев из расчета Лукина. Он проворно скатился по ступенькам землянки — маленький, щупленький, как подросток. Глаза смешливые, любопытные. Из жесткого воротника шинели, как из хомута, трогательно выглядывает голая тонкая шея. Солдатишко поискал глазами веник и, не найдя, отряхнул снег с валенок рукавицей. О чем-то пошептался с Шугаем и шагнул к моему столу:

— Здравия желаю! Дозвольте обратиться?

— Здравствуй. Разрешаю.

— Вот вам ракеты. Для сигналов, стало быть. Сержант Лукин прислал.

— Спасибо. Можешь идти.

Парень потоптался на месте, потом нерешительно сказал:

— А, если вы сомневаетесь насчет того, что мы зэки, то это зря, товарищ младший лейтенант…

— Какие еще зэки?

— А из тюряги которые. Урки, стало быть.

— Это ты-то урка? Что ты городишь? — Я невольно улыбнулась.

— Урка и есть, — серьезно подтвердил Гурулев.

— И чего шлепает, языком, шибенник? — подал голос молчаливый Шугай. — Судимость-то почти со всех уж сняли.

— Выходит, я вру? — возразил ему маленький пулеметчик. — Ты ж, дядя Федя, тоже урка!

— Шугай махнул рукой:

— Мели, Емеля, твоя неделя. — И снова углубился в свою работу. Что-то шил из зеленой парусины.

— И Пырков наш — уркаган. Ворюга был — ужасти! Всё по поездам, — как ни в чем не бывало продолжал Гурулев. — И дедушка Бахвалов из зэков…

Тебя товарищи просили об этом мне рассказать? — строго спросила я.

— Да нет, я сам.

— Тогда рассказывай о себе. За что ж тебя судили, грозный урка? Сколько тебе лет?

— Мне-то? Двадцать второй пошел. А судили меня, товарищ младший лейтенант, можно сказать, за дело. Тут у нас в батальоне есть мой земляк — почтарь Федька Шкирятых. Так вот нас с ним вдвоем. По девятнадцати нам тогда было. Раз пришли мы на гулянку с гармошкой в соседний колхоз. Ну, все девки, понятно, к нам. А тамошние мальцы на нас. Драка была — ужасти! Вроде бы и не шибко стукнули Петьку-комбайнера, а он в больницу попал. Ну нам и отмерили по два года. По году мы с Федькой как миленькие отбухали. А тут война. Весь Лагерь взбунтовался: на фронт — и никаких! И мы просились. Если бы не взяла нас дивизия, всё равно бы убежали на войну. Мы уже договорившись с Федькой были…

— Всё?

— Как будто бы всё.

— Иди.

— Гурулев не спешит уходить. Ему, видимо, интересно знать, как я отнеслась к его рассказу. Но я молчу.

— Так-таки и идти? — наивно уточняет молодой солдат.

Я усмехнулась:

— Можешь не идти, а бежать. Мне всё равно. Не споткнись только.

Гурулев засмеялся, неловко козырнул и протопал по ступенькам промороженными валенками, как веселый козленок копытцами.

Я крепко задумалась.

Чертеж системы огня без взаимодействия отодвинулся куда-то на задний план. Что взаимодействие? Дело наживное, поправимое. А вот народ!.. Никогда мне не приходилось сталкиваться с людьми этой категории. Если бы только знала моя бабушка!.. Она панически боялась милиции, очень гордилась, что за всю свою жизнь ни разу не была в свидетелях, а проходя мимо Дновской тюрьмы, явно трусила: творила молитву и, как около кладбища, ускоряла шаги… Незадолго до начала войны в нашем поселке поймали знаменитого дновского бандита Гошку Рыжего, увезли в тюрьму.

Страшный был этот Гошка Рыжий. Много бед натворил. И тюрьма — страшное место. Гошка — бандит, и маленький безобидный Гурулев рядом?.. Непонятно. Как жаль, что я не попала в свою родную дивизию. Какие там люди!..