Чижик - птичка с характером

— Так это я отвлекся. Сводка попутала, «Ленинград, огнем объятый»… А ты: женатый! Не пришей кобыле хвост.

— Ночь велика, что-нибудь придумаете, — утешила я доморощенного поэта. — А как тут мои ребята?

— Какие ребята? — Лиховских заморгал светлыми ресницами.

— Пулеметчики.

Лейтенант всё глядел на меня и всё моргал. Силился что-то сообразить и не мог.

Старший лейтенант, удачно использовавший мою рифму, поклонился:

— Замкомбата Соколов.

Я тоже назвала свой скромный чин и фамилию. Лиховских захохотал:

— Ну, это нечестно! Во-первых, милая девушка, надо знаки различия носить, а не ходить в солдатской фуфайке. Во-вторых, здесь я начальник местного гарнизона и новому человеку положено представляться по всей форме, а не вкручивать! Я ж подумал, что вы новая помощница Вари Саниной. Ха-ха-ха! И старший лейтенант Ухватов молчит, как правый.

— А заяц трепаться не любит, — скромно возразил мой ротный.

— Ну что ж, коллега, будем знакомы. — Лиховских крепко пожал мне руку. — А ребятами твоими я доволен. Их командир — Непочатов — моя правая рука — взводный начальник фортификации. Всё подсыпаем, углубляем, а фриц снова рушит…

В пулеметном дзоте я уселась на коробку с лентами. К противоположной стене на корточках привалились пулеметчики, подняв торчком колени в ватных брюках. Пять человек. Шестой на посту на улице.

Над фронтальной амбразурой за верхний край прибита к стене плащ-палатка, она складками спускается до самого пола и закрывает стол с пулеметом, чтобы свет из дзота не пробивался через амбразуру на улицу. Когда надо стрелять, подлезают под плащ-палатку.

В банке из-под американских консервов плавает крошечный фитилек, и этот самодельный светильник чадит и коптит куда сильнее моего примуса в медсанбате. По запаху я определила, что вместо бензина горит щелочь, которой чистят оружие.

В полумраке я не вижу лиц солдат, но знаю, что все внимательно и настороженно на меня глядят и ждут, что я скажу. А я ничего значительного сказать не могу.

— Скучно вам здесь? — спрашиваю сержанта Непочатова.

— Да нет, не особенно. — У Непочатова спокойный и уверенный голос. — Вот разве Пырков наш скучает, украсть ему тут нечего.

— Ну чего-чего-чего? — добродушно ворчит Пырков. — Я ж молчу…

Теперь я вижу его толстые улыбающиеся губы и ряд крепких белых зубов с золотой коронкой на правом резце.

— Патронов достаточно?

— Этого добра лейтенант Лиховских запас про целый батальон.

— Кормят как?

— Как всех. Не жалуемся. (Какой приятный голос у сержанта.)

— Пулемет?

— Исправный.

Я подлезла под плащ-палатку и долго стреляла в темноту. При вспышке ракет вражеская узкая голая роща «аппендицит» казалась совсем рядом, и было видно, как мои пули взрывают снежную опушку на бруствере вражеских окопов.

Прощаясь, сержант Непочатов просто сказал: — Вы за нас будьте спокойны. В случае чего, мы отсюда ни шагу.

Из «Прометея» мы с Ухватовым выбирались молча. Петляли в темноте по причудливой тропинке, то и дело ложились в снег, пережидая очередной минометный налет. До последней, самой левой огневой точки, добрались благополучно. Я накануне мельком уже видела отделение сержанта Лукина. Командир мне не понравился. Вялый, равнодушный, точно ему не двадцать лет, а все сорок с гаком. Ротный про него метко сказал: «Соборовался парень и причастился. Помирать собрался».

Сержант Лукин спал в дзоте сном праведника. Храпел так, что слышно было на улице. Командир роты возмутился:

— Во дает дрозда! Хоть ты ему кол на голове теши, всё равно задрыхнет, как медведь в берлоге.

В дзоте темно, хоть глаз выколи, и холодно, как на улице.

— Кто тут есть живой? — закричал Ухватов с порога. Вместо ответа кто-то поджег шнур трофейного кабеля, подвешенного к потолку. Дым пополз по помещению, перекручиваясь черной спиралью. Я трижды чихнула и только потом огляделась.

Сержант спал на нижних нарах. На верхних в унисон командиру храпели еще двое. Пожилой узбек с длинными висячими усами, сунув большой нос в кисет, шумно нюхал махорку. Другой узбек, гораздо моложе, насмешливо наблюдал за своим земляком.

— Уртак, чирок бар?[5] — спросила я пожилого. Он не торопясь завязал кисет, аппетитно чихнул и только потом отрицательно покачал головой. Я опять спросила по-узбекски:

— Что пишет жена?

Он нахмурился и отвернулся. Молодой засмеялся и три раза произнес слово «талок!»[6] Поняла: разведенный. Получилось не совсем ладно.

— Как зовут? — спросила молодого.

— Керим Хаматноров, — с улыбкой ответил он и кивнул на пожилого: — Дусмат Раджибаев.

— Хоп, — сказала я. — Якши.[7]

Ухватов вдруг засмеялся:

— Никак ты узбечка?

«Бестактный дурак!» — чуть не сказала я вслух.

— Ничего, дохтур, ничего! — ответил за Раджибаева его земляк.

Я не доктор. Я командир. Аксакал,[8] — кивнула на пулемет.

Земляки растерянно переглянулись, в один голос воскликнули:

— Товба![9]

На этом наша дружеская беседа прервалась. Ротный разбудил Лукина и стал его отчитывать. Сержант не оправдывался. Крутил спросонья круглой стриженой головой. Ноздри курносого носа закоптели.