Чижик - пыжик

На пятый день я с утра позанимался два часа и пошел к Шлеме. Его жена охнула, увидев меня. Потом рассказывала, что я настолько с лица спал, что щеки к зубам прилипли. Она посадила меня за стол и налила полную тарелку хохляцкого борща, в котором ложка стоит, как хуй, и от которого хуй стоит, как ложка. Я наебнул одну тарелку, вторую. Нацеливался на третью, но хозяйка подсунула мне вареники с творогом и с картошкой. Света смотрела на меня, как на людоеда. Мама подкладывала мне и наставляла ее:

— Видишь, как дядя кушает? И ты так должна, а то не вырастешь!

Девочка представила, какой дылдой вымахает, и вовсе перестала есть. Она возила ложкой в тарелке и пялилась на меня черными глазенками из-под низкой челочки. Казалось, она сейчас произнесет удивленно: «Вот так хуй — не стоит, а красный!» Промолчала — и на том спасибо.

Прибежал на обед Шлема, и я сказал ему:

— Нужна хата. Срочно.

— Хорошего ничего нет, так — мелочевка.

— Давай любую. Хватит хуйней маяться!

— Правильно, пора за дело браться. Что проебано ворохами, не соберешь крохами. Твоих денег уже не осталось, — сообщил Шлема, надеясь, что наркота отшибла у меня память.

— Наебешь, когда срать сяду, не раньше и не позже, — остановил я его. — Говори адрес.

Хозяева до вечера были на работе, и я сразу пошел к ним в гости. Часа через три вернулся к Шлеме с барахлом. По пути заглянул в магазин и купил большого лопоухого Чебурашку. Подарил его Свете. Задроченная учителями спецшколы с английским уклоном и музшколы, образцово-показательная еврейская девочка закусила нижнюю губу, чтобы не зареветь от счастья, и убежала в свою комнату, позабыв сказать спасибо. Я сбагрил барахло Шлеме по дешевке и поскакал рысачить по стране советов, воруя ради самого процесса.

Милка—милка, ясный свет,
Скажи, любишь али нет?
Если любишь хоть немножко,
Покажи пизду в окошко!

Я никогда не объяснялся в любви и не делал предложения. Мне и так давали. Еще в юности решил приберечь эти слова для единственной. С годами сложилось впечатление, что так никому их и не скажу.

Иришкин в последнее время была не просто шелковая, прямо стелилась передо мной. Задержка у нее затянулась на три недели, о чем напоминает мне при каждом удобном случае. К гинекологу идти боится, потому что тогда придется поставить меня перед выбором, а она не уверена, что сделаю правильный. Я с легким презрением наблюдаю за ее маневрами. Как это унизительно — быть бабой!

Живот у нее пока не вырос, на курорт можно везти. Подыскивать другую лень да и привык я к ней. Старею, наверное.

— Сессию сдала? — спросил я однажды утром, когда она, встав сосрання, намыливалась в университет.

— Один экзамен остался, — молвила Ира, подкрашивая губы неяркой помадой. — Ох и зануда! Такой молодой, а такой вредный!

— Преподаватель?

— Угу, — она почмокала губами, размазывая помаду. — Такое ничтожество, а жена у него — приятная дама, на заочном методистом. Всегда его по имени-отчеству называет, — Ира передразнила: — Василий Федорович! — Еще чуть подмазюкала губы и продолжила: — Будто стесняется его. Так ему и надо, зануде!

— Как его фамилия?

— Журавлев.

Я чуть не свалился с кровати.

— Сколько ему лет?

— Чуть старше тебя. И уже кандидат, и говорят, докторскую скоро будет защищать, — промолвила она с нотками укора.

Только диссертаций мне не хватало! О влиянии блядства на северное сияние. Я давно уже высрал все, что ты учишь. Люди — пахать, а мы — хуями махать.

— К нему идешь?

— Да. Еле выпросила в деканате направление на досрочную сдачу. Он сказал, чтоб никому не давали. У него сейчас пара на заочном, попробую уговорить. Если не получится, вечером домой к нему пойду.

Она заканчивает разрисовку лица, натягивает юбку через голову. Странно, что не через жопу. С юбкой на голове я и валю ее на кровать.

— Мне же надо!.. — она пытается стянуть юбку.

— Я за тебя сдам.

— Ты что?! — пугается она.

— Не боись, все будет путем.

Ира с радостью забывает о Журавлеве и одни ловким движением принимает удобную для меня позу, раздвигает ляжки пошире. Для чего у бабы ноги? Чтоб не сбился хуй с дороги!