Чочара

Наконец, слава Богу, стемнело и Луиза перестала грохотать своим станком и ушла готовить ужин. Мы с Розеттой так устали, что словно к месту приросли и целый час просидели, не двигаясь и не проронив ни слова. Сидела я на постели, а Розетта на стуле у изголовья. При тусклом свете коптилки наша комнатка казалась маленькой пещерой. Смотрела я на Розетту, Розетта на меня, и всякий раз наши взгляды выражали что-то новое, и мы молчали, ведь мы друг друга хорошо понимали и знали, что слова тут излишни и ничего не добавят к нашему немому разговору. Глаза Розетты говорили: «Мама, что мы будем делать, мне страшно, куда мы попали?» А мои отвечали: «Дорогая доченька, будь спокойна, твоя мама рядом с тобой, нечего тебе бояться» — и всякое такое. Вот так, молча, мы обменивались разными нашими мыслями, и наконец, словно в заключение этого невеселого разговора, Розетта придвинула стул к кровати и, обхватив мои колени, уткнулась головой в юбку, а я, все так же молча, тихо-тихо стала гладить ее по волосам. Так сидели мы, может, с полчаса; потом кто-то толкнул дверь, она приотворилась, и невысоко над порогом показалась детская головка — это был Донато, сын Париде.

— Папа говорит, если хотите, можете прийти с нами поужинать.

Есть нам не очень хотелось, ведь мы наелись днем у Филиппо; однако все равно я приняла это приглашение: я чувствовала себя усталой и упавшей духом, и мне вовсе не улыбалось закончить вечер без ужина, сидя вдвоем с Розеттой в этой печальной комнатушке.

Итак, пошли мы следом за Донато, а он почти бегом пустился вперед, словно видел в темноте, как кошка, и очутились у хижины, стоящей на «мачере» ниже по склону. Мы застали Париде в окружении четырех женщин: матери, жены, сестры и невестки. У этих двух было по трое ребят, а мужья были призваны в армию и посланы в Россию. Сестру Париде звали Джачинта, она была такая же черная, как и он, с блестящими, живыми глазами и широким грубым лицом. Была она словно одержимая и раскрывала рот лишь для того, чтобы сказать грубость или побранить своих трех ребятишек, которые цеплялись за ее юбку, словно щенята, и непрерывно хныкали. Частенько она, вместо всяких разговоров с ними, ограничивалась тем, что молча била их, изо всех сил ударяя кулаком по голове. Невестку Париде звали Анна, она была женой его брата, жившего в мирное время около Чистерны. Это была темноволосая, бледная, худая женщина с орлиным носом и ясными глазами, со спокойным и задумчивым выражением лица. В отличие от Джачинты, которой можно было испугаться, Анита производила впечатление воплощенного спокойствия и мягкости. У нее также были дети, но они не висли на ней, а благонравно сидели на лавках и молча, терпеливо ждали, когда им дадут есть. Когда мы вошли, Париде сказал нам со своей обычной странной улыбочкой, смущенной и в то же время угрюмой:

— Мы подумали, что вы там одни… милости просим, садитесь с нами.

И, помолчав немного, добавил:

— Пока у вас нет продуктов, вы могли бы питаться здесь, вместе с нами. Потом сочтемся.

Короче говоря, он давал нам понять, что не собирается кормить нас бесплатно, но я ему была все равно благодарна, так как знала, что они люди бедные, повсюду голод и это совсем немало, что они соглашались кормить нас в обмен на деньги, потому что в голодное время тот, у кого есть хоть небольшие запасы, держит их для себя и не делится ими ни с кем даже за деньги.

Словом, мы сели, и тогда Париде зажег ацетиленовую лампу, и приятный белый свет осветил всех нас: кто сидел на лавках, а кто на чурбанах, расставленных вокруг треножника, на котором кипел небольшой котелок. Париде был здесь единственный мужчина, и Анита, его невестка, не без горечи — ведь, как я говорила, муж ее был в России — пошутила по этому поводу:

— Ты, наверно, доволен, Париде, столько женщин к твоим услугам, вот как тебе повезло!

Париде, чуть улыбнувшись, ответил:

— Счастье, которое скоро кончится!

Но унылая старуха, его мать, немедленно возразила:

— Скоро? Всем нам скорей придет конец, чем этой войне.

Между тем Луиза поставила на шаткий столик глиняную суповую миску; потом взяла булку и, прижав к груди, начала быстро-быстро резать ее на весу острым ножом — тонкие ломти падали в миску, пока она не наполнилась до краев. Тогда она сняла с огня котелок и вылила содержимое в миску, прямо на ломтики булки; это был, одним словом, тот обычный суп, что мы уже ели у Кончетты, то есть кашица из хлеба и фасоли.