Чочара

Тогда же я еще раз убедилась, какое уважение испытывают окружающие к человеку, имеющему деньги или, как в данном случае, запасы продуктов. Последние дни, видя, что наши продукты все не прибывают и что нам приходится столоваться у Париде, который хотя и неохотно, но все же позволял нам есть вместе с его семьей, конечно, за деньги, Фесты старались меньше бывать с нами, и когда приходило время садиться за стол, то они потихоньку, как бы стыдясь, удалялись. Но как только появился Томмазино со своим осликом, их поведение резко изменилось, на нас посыпались улыбки, приветствия, ласки, даже приглашения к обеду - теперь, когда это нам было совсем ни к чему. Они даже пришли полюбоваться на наши запасы. Филиппо был искренне рад за меня, потому что чувствовал ко мне симпатию, может быть не настолько, чтобы кормить меня, но достаточную, чтобы радоваться за меня, когда увидел мои запасы. При этом он сказал мне:

- Мы с тобой, Чезира, единственные люди здесь, которые могут не бояться будущего, потому что только у нас с тобой есть деньги.

При этих словах отца Микеле помрачнел еще больше и спросил сквозь зубы:

-- Ты в этом действительно уверен?

Отец расхохотался и хлопнул его по плечу:

- Уверен? Это единственная вещь, в которой я уверен... Ты разве не знаешь, что деньги - самые верные и неизменные друзья человека.

Я молча слушала их разговор и думала про себя, что Филиппо, может быть, не так уж прав: в этот самый день покупательная стоимость этих моих верных друзей уменьшилась на тридцать процентов. Сегодня, когда за сто лир можно купить всего кусок хлеба, а до войны на эти деньги люди жили полмесяца, я могу со всей справедливостью утверждать, что во время войны нельзя верить ни людям, ни деньгам, вообще ничему. Война переворачивает и уничтожает все - не только то, что мы видим, но и то, чего мы не можем видеть, хотя оно и существует.

Со дня, когда мы получили продукты, наша жизнь в Сант-Еуфемии потекла по намеченному руслу. Мы спали, одевались, собирали хворост и дрова, чтобы разжечь огонь в шалаше, потом гуляли, болтая с другими беженцами, завтракали, опять гуляли, готовили обед, съедали его и, наконец для того чтобы сэкономить масло в светильнике, ложились спать с курами. Погода стояла прекрасная, теплая и тихая, без ветра и дождя; осень была в этом году необычайно красивая, леса, покрывавшие окрестные горы, переливались желтым и красным цветом. Все говорили, что погода благоприятствует быстрому продвижению союзников, которые должны были бы смять противника и дойти по крайней мере до Рима; поэтому никто не понимал, почему они все топчутся возле Неаполя или чуть севернее. Такие разговоры были обычными в Сант-Еуфемии, вернее сказать, это была единственная тема для разговора здесь. Все только и говорили о союзниках: когда они придут, почему не приходят, как и каким образом это случится. Главным образом это волновало беженцев, желавших как можно скорее вернуться в Фонди, к привычной для них жизни; крестьяне говорили меньше, может быть потому, что война в конце концов была для них выгодной: они сдали беженцам свои домики, были у них и другие небольшие доходы с тех же беженцев; кроме того, крестьяне жили теперь так же, как жили в мирное время, и с приходом союзников их жизнь не изменилась бы.

Я тоже очень много разговаривала о союзниках, разговаривала, гуляя вверх и вниз по мачерам и любуясь панорамой Фонди и далеким морем, разговаривала вечером в шалаше Париде, сидя со слезящимися глазами в дымном полумраке у затухающего очага, разговаривала ночью в постели, обнявшись с Розеттой. Я столько говорила о союзниках, что они постепенно стали для меня чем-то вроде святых покровителей деревни, от которых зависит плохая и хорошая погода и которым люди попеременно то молятся, то ругают их, но всегда чего-то от них ждут. Все ожидали от союзников необычайных вещей, каких ждут от святых; все были уверены, что с их приходом жизнь не только нормализуется, но и станет гораздо лучше, чем раньше. Особенно распинался Филиппо. Думаю, что он представлял себе войска союзников в виде бесконечной колонны грузовиков со всяким добром, на которых сидели солдаты, уполномоченные раздавать это добро всем итальянцам. А ведь он был человеком уже немолодым, коммерсантом, мнил о себе, что принадлежит к категории умных людей, и все-таки полагал, что союзники настолько глупы, что будут делать добро нам, итальянцам, которые воевали против них, убивали их сыновей и заставляли их тратить деньги.