Чочара

Прошло еще несколько дней, достоверных сведений о войне мы не получали, а люди, приходившие в Сант-Еуфемию из долины, продолжали твердить, что большое войско англичан продвигается по дороге в Рим. Надо, однако, сказать, что это большое войско продвигалось, очевидно, черепашьим шагом: если бы даже англичане шли пешком и часто останавливались, чтобы перевести дыхание, и то они уже давно должны были быть здесь, а их все еще не было видно. Мне уже так надоело разговаривать об англичанах, об их приходе и об изобилии, которое они принесут с собой, что я стала искать какое-нибудь занятие и решила связать себе и Розетте теплые вещи. Я купила у Париде немного шерсти и стала вязать на спицах фуфайку, так как подозревала, что нам придется остаться здесь неизвестно сколько времени, и когда настанет зима, у нас не будет ничего теплого. Шерсть была грязная, сальная и воняла хлевом; у Париде было несколько овец, с которых они каждый год стригли шерсть, пряли ее веретеном и на прялке, как это делали в старые времена, и вязали из нее чулки и фуфайки. Весь уклад жизни здесь был, как при царе Горохе. У семьи Париде было все необходимое не только для питания, но и для того, чтобы одеться: был у них лен, шерсть и кожа, и это было очень хорошо, потому что денег у них, как я уже говорила, совсем или почти совсем не водилось, и если бы они сами не изготовляли себе одежду, то им пришлось бы ходить голыми. Они сеяли лен, шерсть настригали с овец, а когда убивали корову, то из ее шкуры делали чочи и куртки. Женщины пряли лен и шерсть, а потом ткали на станке в нашей комнатушке: иногда этим занималась Луиза, другой раз сестра или невестка Париде; должна при этом отметить, что ни одна из них не умела обращаться ни с прялкой и веретеном, ни с ткацким станком. Они красили сотканную ими материю плохой синей краской и кроили из нее штаны и блузы (я никогда не видела хуже скроенных вещей, как будто их кроили не ножницами, а топором), но не проходило и недели, как все эти вещи рвались на коленях и локтях, и вот уже женщины клали на дырки заплатки, а через две недели вся семья опять ходила в лохмотьях. Одним словом, хотя они и делали все сами и не покупали ничего, но делали все это плохо. Когда я рассказала об этих своих наблюдениях Микеле, сыну Филиппо, он ответил мне, кивая серьезно головой:

- Кто делает материю ручным способом теперь, в век машин? Только такие бедняки, как они, только крестьяне такой отсталой и нищей страны, как Италия.

Не надо, однако, думать, судя по этим словам, что Микеле презирал крестьян, как раз наоборот. Престо у него была такая манера выражать свои мысли, в его словах звучала горечь, он говорил резким тоном, не допускающим возражений, но произносил он эти слова - и это производило на меня огромное впечатление - спокойным и обычным голосом, как будто это были всем известные и бесспорные истины, из-за которых и волноваться не стоило; и он изрекал эти истины так, как если бы сказал, что светит солнце или идет дождь.