Чорт в Ошпыркове (сборник)

И верно: в последнее время в селе Первачи, в котором проживает селькор Полушкин, затишье. Председатель изредка выпивает, но не до бесчувствия, взяток не берет, особенной волокиты не устраивает. Кооператив торгует через пень-колоду, но об этом Полушкин уже писал, а растрат или каких-либо злоупотреблений давно не было. Хулиганство есть, но тоже неважного качества: пошумят ребята, поскандалят, окно разобьют – и все.

– Поважнее! Из пальца, что ли, высосешь поважнее-то? – сердится Полушкин. – Что случается, о том и пишу…

Он нахлобучивает шапку и выходит из избы. Каждый день он обходит деревню: не случилось ли чего. Крестьяне давно знают о его селькорстве и сами делятся новостями.

– Глаз у меня распух, – сообщает ему соседка, стоящая с полными ведрами у ворот своей избы – Уж так распух, так распух.

Новость эта известна давно всем деревенским бабам.

«Глаз болит, – думает Полушкин. – Ага!»

– К знахарю пойдешь? – спрашивает он. – На том конце Агафошка Кривой здорово лечит!..

Сердце Полушкина радостно прыгает: «Наша темнота и невежество. Еще не понимает темная деревня, что всякие колдуны есть одно обдирательство доверчивой темноты. У нас имеется один такой по прозвищу Агафон Кривой…» – составляет он в уме новую заметку.

Соседка засмеялась:

– Что ты! К Агафошке пойду, когда больница рукой подать?..

Полушкин идет дальше. Изба председателя сельсовета. Семен Шалый, местный пьяница, стоит у ворот председателевой избы и пересчитывает засаленные бумажки.

– Пропиши про нашего председателя, – обращается он к Полушкину.

«Взятка», догадался тот. «Наш председатель сельсовета села Первачи известный любитель выколачивать с бедного народа всякую добровольную мзду. не мешало бы подтянуть.»

– Пропиши, будь друг, – пристает Шалый. Только тут Полушкин замечает, что Шалый пьян. – Запретил председатель, щучий кот, самогонку гнать – нигде не достанешь, боятся! А на горьковку и не хватает.

– Дурак! – выругался про себя разочарованный Полушкин.

«Может быть, изба-читальня на замке? – Не избач, а настоящий ловкач, – складывается в голове у Полушкина – Наш избач больше занимается волокитством с дочерью местного кулака, и когда придешь после трудового дня, то увидишь.»

Но изба-читальня оказалась открытой.

– Ишь ты, чёрт!

Пожилой крестьянин у ворот своей избы пробует новый плуг.

– Что? Небось, плоховат? – спрашивает Полушкин, снова обольщенный сладкой надеждой – «Лицом к деревне. Скоро ли наши заводы научатся выполнять этот лозунг».

– Ничего, попался изрядный. – отвечает крестьянин.

– Сволочи! – ругается Полушкин и идет домой.

Дома он перебирает в памяти все случаи, происшедшие на неделе, и отчаянно грызет и без того изгрызанный карандаш:

«У Феклы теленок мертвый родился. У Аникея собака издохла. Милицейский вчера пьяный был. Председатель».

«Нет, все неважно!.. Подавай важнее!.. А где взять?»

– Вань, а Вань, – кричит с улицы матка, – в кооперативе.

– Ага! Растрата! – радуется Полушкин и спешно строчит: «Растратчиков – вон из кооперации! В нашем кооперативе есть такой фрукт Авдеев Илья, очень оборотистый, что все село вокруг пальца обернул, обещав золотые горы, и вот вместо того…»

– Вань! Оглох, что ли? Иди скорей, в кооперативе сукно получили! Возьми, коль хошь, на штаны, а то все разберут.

Ваня не радуется и новым штанам. Он комкает бумагу с начатой заметкой:

– Даже растратить не могут!..

«Ну и проклятая дыра, – думает он по дороге в кооператив, – хоть бы проворовался кто. Хоть бы взяточника в председатели выбрали. Ведь бывает же в других местах. А у нас что? Праздник был, и никого не зарезали!..»

И посылает, неизвестно, по чьему адресу, короткое:

– Сволочи!

Несознательность

Много еще в нас осталось этой самой несознательности. Нашего брата, рабочего, взять – и то: который понимает, что к чему, а которому кол на голове теши, а он ничего не поймет и все на своем упирается. Культурная работа, например, – уж на что полезное дело. Серьезное дело, я бы сказал. Люди, небось, не для смеху бьются. Люди, можно сказать, ночей не спят, что бы такое нашему брату, рабочему, покультурнее преподнести.

И я это вполне понимаю. Я прихожу в клуб – знаю, что от меня требуется. Сяду на свое место и сижу тихонечко. Тут мне и доклад прочтут, тут мне и волшебные фонари, а то даже что-нибудь революционное споет кто, либо расскажет что-нибудь этакое просветительное.

Я понимаю, что это надо, – и слушаю. Скушно иной раз, а виду не подаешь. Если даже и зевнуть захочется, и то осторожненько отвернешься, чтобы оратор не заметил. Надо же в соображенье взять, что люди тебя же самого, и бесплатно вдобавок, культурностью просвещают.

А многие этого в ум взять никак не могут. Мой же приятель Гребешков, – уж, кажется, вместе в одном цехе работаем, – а в нем совсем этого сознания нет.

Сидим как-то раз вместе с ним в клубе, – вечер-то выдался хороший, – не какое-нибудь там международное положение, а настоящий вечер, живой. Заведующий клубом так объяснил:

– Сегодня, – говорит, – вечер вопросов и ответов – задавайте, у кого есть какой вопрос, а вот этот товарищ ответит.