Чорт в Ошпыркове (сборник)

– Верно, говорю, некультурность и все такое. В столицах, говорю, ответственные работники и вожди, небось, друг другу по вечерам новые доклады читают. Вот живут.

– Еще б им не жить!

Прихожу я домой и говорю жене:

– Рождение сына праздновать будем, я уж гостей позвал. Закуска там – пустяки, главное, каждому речь сказать надо. И сам за газеты – вычитываю, какую бы речь сказать. Приятелям тоже сказал, и они согласились.

– Только водочки, – говорят, – на всякий случай купи. Уйдут, мы и одни выпьем. Картишки тоже не забудь, приготовь.

Я ничего, соглашаюсь. Не до утра ж он будет сидеть?

Приготовился, как следует. Маркса на стенку, красной ленточкой обернул, самовар поставил. Сидим все и ждем. Вот и он появляется, веселый такой, не то, что на службе.

– Кого, – спрашивает, – чествуем?

Я тут, конечно, встаю – и речь:

– Как, значит, товарищи, мы покончили в вековой борьбе со всеми пережитками и все такое, то должны и быту внести обновление в смысле праздников, и тем более именин. Мы, говорю, чествуем сегодня рождение гражданина… – Полчаса говорил. Я стою – говорю, и он стоит – слушает. Хозяйка на стол собирает, самоварчик вносит, закуски. Я свою речь кончаю, а он:

– Спасибо, – говорит, – за сознательность.

И прямо к столу. Хозяйка, понятно, волнуется, угощает: ветчинки там, колбаски, а он вилкой тычет и все чего-то по сторонам посматривает. И другие тоже за ним – вилками тычут, а ничего не едят. И все молчат, боятся, как бы некультурный разговор не завести. Тут он опять выручает:

– Тяжело, – говорит, – теперь с детьми. Родить тяжело, а воспитать и еще тяжеле.

Хозяйка моя при таких словах встает – и речь:

– Верно, – говорит, – что, как наследие старого режима, осталась трудность рождения граждан и будущих работников республики, но, конечно, пролетариат изживает все болезни и трудности роста, и наша промышленность перейдет довоенную норму.

Я ее тихонько за юбку тяну, шепчу:

– Ты все речи перепутала, насчет промышленности я должен говорить!

А она себе поет-разливается – все спутала:

– Мы, – говорит, – не социал-предатели какие, чтобы останавливаться на полдороге…

Я затих – слушаю. И гость наш молчит – слушает. Только словно бы ненормально глаза раскрыл, как на сумасшедшую смотрит. А виду не подал – культурный человек. Кончила она, он в ответ:

– Это, говорит, похвально. Дети – цветы будущего.

Тут мой приятель встает и в свой черед про детей. Хорошо говорил, спасибо, ничего не напутал. А гость сидит и глазом не моргнет. За стакан взялся, а чай уж холодный. Я хозяйке мигаю на самовар, и самоварчик остыл. Делать нечего, встаем из-за стола, рассаживаемся в другой комнате. Он сидит, и мы сидим. Он молчит, и мы молчим. Речи все сказаны, и говорить больше не о чем. Не сплетни же в самом деле разводить? Посидели так, посидели, он, гляжу, зевнул. Я тоже из приличия зевнул. И приятели за нами зевнули.

И все бы хорошо обошлось, кабы нечистый одного за язык не потянул:

– В картишки бы, говорит, не мешало.

Я его ногой толкаю – молчи! Заведующий мой ажно на стуле заерзал.

– Ну, думаю, быть беде!

И вперед заспешил:

– Как же, говорю, можно, товарищи, – карты. Карты одна отсталость, которая.

Долго я так говорил – про культуру, про быт. Гость мой от удовольствия даже глаза закрыл. Так был доволен, что уж и сидеть больше не мог.

– Мне, говорит, доклад надо составлять. Я пойду. Спасибо за хорошую компанию.

Он уходит, мы его, честь честью, проводили, а сами сейчас и водочку на стол, и картишки, и банчок соорудили. Сидим, веселимся, про то, про се разговариваем.

Вдруг кто-то в дверь: стук! стук! Открываем, а там наш заведующий собственной своей персоной.

– Здравствуйте, – говорит, – еще раз. Я у вас калоши забыл.

Гляжу, и водка на столе, и карты… Попались!.. Пропала моя головушка! Завтра же сократят. Влип!

Задрожал я и все слова перепутал:

– Водочка, говорю, у нас, – тово… Пили, говорю, тово… Может, и вам, говорю, тово.

От страху, конечно. Чувствую, что не то, а говорю. Сказал и сомлел. И приятели сомлели. Что будет?

А он подходит к столу и, слова не говоря, наливает стакан и полный стаканчик – в рот.

– За ваше здоровье, – говорит.

Видали?

– В картишки? – спрашивает, – очень люблю. Место у нас глухое.

До утра резался. Веселый ушел, довольный.

– Понятно, – говорит, – отсталость, да ведь как мы живем? Театров нет, пойти некуда.

Два месяца прошло, три сокращения было, – а я держусь. Потому, как подойти к начальству, знаю.

Ревизор

Да, всякие дела бывают. И на старуху, как говорится, бывает проруха. Сколько лет я в председателях ходил, и многие люди на меня зло держали, а до этого, до последнего случая с ревизиями ладить умел. В ревизоре главное понимать надо, к чему он больше пристрастен, и в эту самую точку бить, пока он не сдастся.

Одно время на меня кто-то донос написал, что будто бы я взятки беру – и прислали к нам ревизора, да такого страшного, кажется, хуже нельзя. Весь в коже, три револьвера за поясом, высокий, здоровый да сердитый такой – страсть.

– Эй, – кричит, – черти – жулики. Всех раздавлю!