Чорт в Ошпыркове (сборник)

– Вот что: как рабочий до него не может добраться.

– В общем отделе, – возразил завклубом. – Ведь это не у нас только. Знаете что: мы не будем касаться этик. общих черточек.

– Ага! Ну, так вот: он стоит перед машинисткой и говорит: «Может быть, вы, Марья Ивановна, мой почерк не разбираете, я вам продиктую». А глазами-то, понимаете, глазами.

– Ха-ха-ха! Вот здорово загнул!

Но завклубом опять заметил:

– Неудобно, знаете. Как же так: стоит перед машинисткой! Обидится. Вот я лучше как предложу: он сидит за столом.

– Будто бумаги подписывает, а глазами – на Марью Ивановну. – догадался кто-то.

– Ха-ха-ха!

Завклубом тоже смеялся:

– Хорошо!

Потом призадумался:

– Знаете что: уж вы, пожалуйста, его без Марьи Ивановны изобразите. Так: сидит за столом и подписывает бумаги.

– Так это же не смешно!

– Ну, что вы? Можно и смешно изобразить. Сидит – и смешно!

Завклубом сделал вид, что не может удержаться от смеха.

* * *

Через неделю рисунки были готовы. Иностранный отдел прошел без возражений, но с внутренним вышла загвоздка.

– Помилуйте, тут у вас с автомобилем… Ведь он на свой счет принять может.

– Это же – общее явление.

– Общее-то оно общее, но все-таки. Или вот эта дама с собачкой, а ведь за ней управдел ухаживает, придерется, что тогда? А тут на Меделянского намек. Нельзя же так.

Художникам приходилось соглашаться.

– Или вот самого. Ну, как вы его нарисовали? Нос-то какой! Да за этот нос он такое. Я лысина! Да еще на лысине – муха! Ну, зачем эта муха?..

– Смешнее. Ну, да муху-то и стереть можно.

Стерли.

– Без мухи лучше. Ну, а все таки – нос. Извините, разве это нос.

Скоро были исправлены и нос, и подбородок, и глаза, которые вышли несколько плутоватыми. Завклубом смотрел-смотрел:

– Я все-таки обидно как-то. Знаете что: пусть остается так: и стол, и костюм, ну, а лицо мы с фотографической карточки вырежем. Я? Тут уж никак не придерешься!

– Так ведь это же не смешно!

– Что вы? Как это не смешно? Сидит в кабинете, вид строгий, начальственный. И мы его – в сатирическом журнале. Смешно!

И завклубом громко расхохотался.

* * *

В верстку материала не хватило: все рисунки были забракованы, кроме иностранной жизни, Акакия Акакиевича, швейцара и портрета зава.

– Нет ли у вас еще чего? – спросил завклубом у художников.

– Есть-то – есть, да только…

Художники нехотя вынули десятка два рисунков.

– Что это? Попы? Вот славно-то!

– Да ведь вы говорили, чтобы без попов.

– Если плохо, а то ведь можно и попа так нарисовать – пальчики оближешь! А! – восхищался завклубом, – как хорошо! С кадилом! А это что? Антонин? Вот хорошо! Тихон? Ха-ха-ха! Хорошенький у нас номер получится!

Номер вышел на славу: на первой странице – портрет зава, на второй – Стиннес и Муссолини, потом поп с кадилом, потом поп с крестом – два попа, Тихон – три попа, Антонин – четыре попа. Тихон вместе с Антонином.

Сознательный

Собрание. Докладчик что-то очень тягуче мямлит о международном положении, про китайские дела, путая имена китайских генералов.

Когда он кончил, собрание облегченно вздохнуло.

– У кого есть вопросы? – заявил докладчик.

Вопросов оказалось много, но не относящихся к делу: скоро ли пришлют землемера, когда отремонтируют школу и так далее.

– Это, товарищи, не по существу. Кто о международном положении желает высказаться?

Несколько минут молчания. Потом из задних рядов протискивается низенький бородач с узкими, хитро улыбающимися глазками и, встав у председательского стола, говорит, растягивая слова и запинаясь:

– Как мы, товарищи, прослушали международное положение, то дозвольте мне слово, товарищи… Мы из международного положения, то-есть собравшееся крестьянство, вывели такое явление: что, значит, если там Китай, или что, то это нам ни к чему. Не боимся! Я, значит, и говорю: да здравствует советская власть! Верно я говорю?

– Правильно! Чего там! – поддержало собрание. Бородач медленно прошел в задние ряды и уселся на свое место.

– Кто еще желает высказаться? – спрашивает председатель.

Минутное молчание. Никто не хочет высказываться. Бородач в заднем ряду начинает суетиться, оправляет бороду и опять медленно выходит вперед.

– Вижу, – говорит, – что никто не желает высказываться, придется опять мне. Вот я и скажу в Китае там ежели генералы всякие, а у нас нету. Там еще где-то, скажем, капиталисты, а у нас нету. Правильно я разъясняю, товарищи?

– Верно, чего лучше! – поддержало повеселевшее собрание.

Бородач, удовлетворенно улыбаясь, прошел на свое место.

– Кто еще просит слова?

Опять молчок. Изредка крики:

– Хватит! К следующему!

Бородач снова начинает суетиться.

– Дозвольте мне еще раз сказать.

Теперь он говорит не так медленно и не запинается: