Чосер

название “крестьянского восстания”, Олдгейтские ворота тайно открыл олдермен Уильям

Тонг, впуская в город мятежников. Знаменательна эта близость Чосера к важнейшим

событиям в жизни города, которым он становился свидетелем, живя прямо над городскими

воротами. Какие звуки слышал он тогда?

Из восточного окна, обращенного в сторону Эссекса, взору Чосера открывалась убогая

картина бедного пригорода – жилища неимущих, дешевые постоялые дворы, харчевни и

лавки, торговавшие всем, что могло быть нужно путникам, двигавшимся в обоих

направлениях. Чосер описал это место с его “hernes” (укромными углами) в “Прологе Слуги

каноника”:

В углах укромных, тупичках…

Где люд преступный

Тайно обитает…

Из западного окна открывался вид на самый город. Внутри городских стен, всего в

нескольких ярдах от жилища Чосера, находилось популярное место общения Олдгейт-Велл, Олдгейтский источник, вокруг которого теснились водоносы с кожаными мешками. В

непосредственной близости оттуда располагались владения графа Нортумберлендского с

домом и садом, а также церковь Святой Екатерины Кольман и владения Бланш Эпплтон, рядом селились корзинщики и волочильщики проволоки. Неподалеку был монастырь Святой

Троицы. Некоторые из построек, принадлежавшие монастырю, который видел и Чосер, были

раскопаны во времена Стоу. К XVI веку они уже “на две сажени” ушли в землю; там была

“каменная стена с каменным сводом тесаных ворот, запиравших на ночь проход на улицу”.

Ворота эти, мимо которых поэт должен был проходить каждое утро, отправляясь на службу, свидетельствуют о том, как быстро строился и перестраивался Лондон уже во времена

Чосера, как на руинах старых построек возводились новые. Лондон постоянно

видоизменялся. Путь Чосера от Олдгейта в порт должен был пролегать по самым шумным и

оживленным улицам города. Со своего возвышения над этой суетой он постоянно наблюдал

и за фигурами бредущих путников – жизнь, проходящую в бесконечном странствии.

Так, над воротами, прожил он двенадцать лет, в течение которых им были написаны

“Храм Славы” и “Птичий парламент”, “Рассказ Рыцаря” и “Троил и Хризеида”, поэма, содержащая упоминание о забавной детали местного колорита – криках привратника, приказывающего либо отогнать скотину от ворот, либо войти с ней в город.

Высказывалось предположение, что жизнь Чосера в тот период была не только

творчески насыщенной, но и полной уюта и что в доме его над воротами, ведшими в

процветающий город, доме, где поэт жил вместе со своей Филиппой, царили довольство и

супружеское единение. Но это не так. Достаточно вспомнить, что Филиппа находилась на

службе и обычно супруги пребывали порознь. Материально они поддерживали друг друга, как это явствует из слов Джона Гонта, подчеркнувшего, что ежегодные десять фунтов, получаемых Чосером от него, “выплачиваются также и “за верную службу доброй Филиппы, супруги его, достопочтимой госпоже и матери нашей королеве, да упокоит Господь ее душу, и услуги ее возлюбленной спутнице жизни нашей королеве [Кастильской]”.

Дело обстояло следующим образом. Вскоре после кончины Бланш, в память о которой

Чосер создал свою “Книгу герцогини”, Джон Гонт женился на Констанце Кастильской.

Филиппа Чосер, которая после смерти королевы Филиппы числилась при дворе Гонта, стала

“прислуживать” Констанце, и в 1372 году удостоилась выплаты содержания в 10 фунтов. В

последующие несколько лет она также получает от Гонта деньги и подарки. Однако она была

не просто придворной на жалованье. Сестра ее, Кэтрин Суинфорд, являлась любовницей

Джона Гонта и играла большую роль при дворе. Поэтому, если Филиппа Чосер всего лишь

“оказывала услуги” Констанце, услуги ее сестры были иного рода. Близость сестер не

подлежит сомнению: когда Кэтрин со временем поселилась самостоятельно в

Линкольншире, Филиппа и ее сын Томас Чосер последовали за ней. Это бросает новый, дополнительный, свет на жизнь королевского двора, где преданность и родственные узы

были тесно связаны и переплетались. Не раз выдвигались предположения, что и у Филиппы

была любовная связь с Гонтом, плодом которой явилась часть ее детей. Какова бы ни была

достоверность такого предположения, ясно одно: ни собственная набожность, ни

общественная мораль никак не мешали царившей тогда при дворе свободе нравов.

Размышляя над свойственными Чосеру ироничностью и скептицизмом, необходимо помнить

и об этом.

Чосер был прочно укоренен в реальности того времени и во всех отношениях с ней

связан. Летом 1375 года он выступил “поручителем” за Джона де Ромзи, казначея из Кале, в

чьем подчинении находился некогда Чосер при дворе короля. Судя по всему, Ромзи

обвинили в присвоении имущества некоего лица, судимого за подстрекательство к бунту. В

результате Чосеру пришлось брать личную юридическую ответственность за Ромзи перед

судом казначейства, что было не так уж трудно и опасно, учитывая значительность владений

Ромзи в Англии. Деталь эта весьма показательна для характеристики тогдашней

общественной жизни, сплошь строившейся на взаимных услугах и благодеяниях. Позднее