Чрезвычайные обстоятельства

– Помоги мне, – скомандовал напарнику Городецкий, подхватил Петракова под руку с одной стороны, Фалеев подхватил с другой. – Даем отсюда деру, не то машина сейчас взорвется.

– Да не взорвется машина, не бойтесь, – Петраков облизал мокрые побелевшие губы, – она и не думает взрываться.

– А ведь здесь… – Городецкий неожиданно умолк, огляделся с суматошным видом, глаза у него сжались в осторожные щелки, – здесь могут быть мины.

– Исключено, – прежним бесцветным тоном возразил Петраков. – Если тут и стоят мины, то только противотанковые, они для человека безвредны, можно прыгать – не взорвутся. А противопехотных здесь нет.

– Почему?

– Те, кто ставил эти мины – не дураки, они не хотят подорваться на них сами.

Городецкий с Фалеевым поволокли Петракова прочь от джипа. Майор стискивал зубы от ударов боли, прожигавших его насквозь. Когда ноги цеплялись за какой-нибудь выворотень, либо выступивший из земли корень, боль пробивала все его тело, оглушала, но Петраков терпел – стискивал зубы, закусывал губы вместе с языком, матерился немо, про себя, и терпел. Городецкий с напарником волокли его дальше.

Куртки они сбросили, хотя, по мнению Петракова, надо было сбросить пиджаки, а куртки оставить, но он ничего не сказал – «клиенты» все равно не послушали бы его.

Минут через десять пиджаки у «клиентов» потемнели на плечах. Городецкий несколько раз сплюнул себе под ноги и на ходу опустил Петракова на землю.

– Все, – пробормотал он хрипло. – Сил тянуть больше нет. Не-ту – он вновь сплюнул себе под ноги.

Фалеев также опустил Петракова и, подражая своему напарнику, выпятил нижнюю губу, сплюнул, но клейкая горькая слюна не оторвалась от губы, не преодолела притяжения, прилипла – была густой, как варенье.

– Тьфу! – наконец-то отплюнулся Фалеев.

– Все, командир, дальше выбирайся сам, – Городецкий стер пот со лба. – Тянуть мы тебя на своих лошадиных силах не имеем возможности. Используй собственный ресурс. Сколько здесь осталось до границы?

– Примерно десять километров.

– А до дырки?

– Двенадцать.

– Нас там ждут?

– Вас там ждут, – твердо, преодолевая боль, ответил Петраков, специально подчеркнув слово «вас».

– Пароль есть?

– Нет. Незачем.

– Время прохода?

– С восьми вечера до двух ночи.

Городецкий глянул на часы.

– Времени впритирку. Следующий контрольный срок?

– Завтрашний день, с шести до восьми утра.

– А потом?

– Потом так же, как и сегодня, с восьми до двух…

– Пока, шефчик! – Городецкий нагнулся, хлопнул Петракова по плечу. – Вообще, не обижайся на нас, командир… мы тебе не помощники.

Где конкретно обозначен проход на границе, Городецкий знал – его успел с этим познакомить первый секретарь посольства, это входило в его служебные обязанности. Голова Городецкого взмыла над ближайшим кустом, «клиент» сбил с ветки несколько твердых сладких ягод и исчез. Следом пропал и его напарник.

Петраков застонал, откатился в сторону, втянул тело в тень зеленого, с вялой листвой куста. Здесь было душно, темно, терпко пахло муравьями. Несколько минут он лежал без движения, прислушиваясь к тому, что творится в этом лесу, прислушиваясь к самому себе, к боли и хриплому дыханию. Потом приподнялся на одном локте, вытащил из кармана куртки шприц-тюбик с промедолом и, прицелившись, всадил острие в правую ногу чуть выше колена.

Выдавил половину тюбика. Выдернув острие шприца из ноги, вогнал иглу во второе колено. Выдавил остатки лекарства.

Много, очень много раз в своей жизни он должен был сказать «спасибо» медикам, каждое задание обязательно преподносило ему какой-нибудь сюрприз и почти всегда приходилось применять лекарства. Только они и спасали… Но ни разу он так и не сказал «спасибо» – не знал, кому…

Промедол подействовал быстро – ноги у Петракова одеревенели, стали чужими, он попробовал их подтянуть к себе, но ноги не подчинились, и тогда Петраков подтащил их руками, прикрыл ботинки несколькими ветками, валявшимися рядом.

Перевел дыхание. Все время надо было переводить дыхание – не хватало воздуха, не хватало сил и чего-то еще, что дает человеку жизнь.

Отдышавшись, Петраков вытащил из кармана пачку сигарет – крепких, которые любил Петрович, он собственно эти сигареты для Петровича и оставил в кармане, знал, как тот страдает, если сигареты кончаются и ни одной не оказывается под рукой, – вот только угостить полковника так и не пришлось, Петраков уволок сигареты с собой в дыру, хотя не имел права – сигареты он должен был оставить на своей территории. Тот же Петрович, если узнает, как минимум надерет уши.

Сигареты были завернуты в прозрачную продуктовую пленку. Разорвав ее, Петраков вытащил несколько сигарет наощупь, не поднимая головы, попробовал определить пальцами, сколько взял – показалось мало, и тогда Петраков вытащил из пачки еще три штуки.

Аккуратно размял сигареты, потом снял с них шкурку – полупрозрачную, с туманным налетом бумагу, размятый табак высыпал себе в ладонь, потискал его пальцами, давя мелкие неприятные комочки, швырнул сеевом, будто собирался бросить в землю семена, табак себе на ноги, затем швырнул несколько щепотей на землю слева и справа.