Чрезвычайные обстоятельства

Он достал два знакомых бытовых пакета, украшенных незатейливым рисунком, встряхнул, чтобы в пакеты попал воздух, ловко перекрутил горлышки, проверяя на дырявость, надавил вначале на один пакет, потом на другой. Пакеты были целые.

– Лучше пятнадцать раз проверить, чем один раз не проверить, – сказал он.

Высунувшись за дверь, Скляренко глянул в один конец коридора, в другой – в коридоре было пусто, никакого движения, тихо, только за стенкой модуля галдели солдаты, забивающие козла, – старинная игра, на которую в армии нет запрета, в домино резался, наверное, сам Петр Великий, – успокоившись, запер дверь своего пенала на замок. Открыл сейф.

– Выгребай!

Пока Васнецов возился с мешком, Скляренко взял сопроводительную бумажку, находившуюся там же, внимательно прочитал – кроме веса в бумажке ничего существенного не было указано, медленно порвал, сложил костерком в пепельнице и поджег.

– Правильно, – похвалил Васнецов, – очень мудро!

– Этой бумажки не было вообще! – Скляренко встал у окна, загораживая пространство пенала, вгляделся в печальный липово-желтый иссушенный закат – завтра снова будет жаркая погода, опять солдатам придется трудно. – Вообще! – повторил он, ударил кулаком по ладони. – В природе она никогда не существовала!

Васнецов захлестнул горлышки пакетов резинками, молча выпрямился и также молча пожал руку хозяину пенала. Вид его был суровым, даже угрюмым – ничего от прежнего беспечного полполковника. Рукопожатие было цепким, сильным – пальцы у Васнецова могли быть разными: и мягкими, нежными, эластичными, ласковыми, и потверже, когда надо бывает потрепать по спине преуспевающего отличника, и железными, беспощадными, если на дороге вдруг окажется некто с раззявленным, изрыгающим брань ртом и ломом, крепко зажатым в руках.

Скляренко молча открыл гостю дверь, послушал его неспешные усталые шаги, гулко прозвучавшие в пустоте коридора и вновь подошел к окну.

На гладком, без морщин небе – ткань была натянута туго, создатель потрудился на славу, – возникли легкие перья – они словно бы выпали из прохудившейся подушки и их подхватил ветер, растрепал, разнес по пространству.

«Будто ангелы плывут», – подумал Скляренко и, выбрасывая из головы события прошедшего дня, раздраженно подергал нашлепкой усов. Потом молча достал из ящика обе пачки двадцатипятирублевок, сунул в карман.

Вспомнил притчу про фальшивомонетчика, напечатавшего пачку денег в пятнадцатирублевых купюрах. Другой фальшивомонетчик – такой же профессионал – подколол его: «Чего же ты напечатал пятнадцатирублевые кредитки? Таких денег нет в хождении. Давай я тебе разменяю!» И разменял – семирублевыми и восьмирублевыми бумажками.

Скляренко бросил прощальный взгляд в окно – белых, в легкую желтизну перьев на небе стало больше.

«Будто ангелы… К чему бы это?»

Через несколько дней Скляренко прошел к кадровику – лысому, со старческим восковым черепом полковнику.

– Все знаю, – сказал полковник, – уже получил насчет тебя соответствующее указание: дать двухнедельный отпуск. Рапорт принес? – Он произнес слово «рапорт» старомодно, с ударением на последнем слоге.

– Нет.

– Бери бумагу, садись и рисуй. Какая там у тебя причина для отпуска: с женой плохо, сын в тюрьму угодил или безнадежно заболела теща?

– А без причин нельзя, товарищ полковник?

– Можно. Напиши: «По семейным обстоятельствам». Просто и со вкусом.

Скляренко так и написал – просто и со вкусом, молча отдал полковнику. Тот натянул на нос очки, прочитал. Накренил листок, склонил голову и снова прочитал – кадровик отличался чудачествами, «циркачествовал», и это Скляренко знал, отвел в сторону взгляд, – все-таки полковник был безнадежным стариком – жизнь для него прошла, и в Афганистане он дотягивал последний свой срок. Может быть, когда Скляренко вернется из отпуска, этого дедушки отечественной бюрократии уже не будет.

– Приходи завтра в это же время, – полковник потер негнущимися, сплющенными пальцами костлявое темя, – отпускные будут готовы. В отпуске не обижай тещу!

– Что вы, товарищ полковник, – усмехнулся Скляренко, – как можно?

Кадровик стянул с носа очки, встал.

– Значит, так, – сказал он, – никакие иные вести до вас не доходили? – То, что он обратился к полковнику на «вы», не предвещало ничего хорошего.

Скляренко невольно встревожился.

– Какие? Дурные или хорошие?

– Естественно, хорошие. Тем, кто приносит плохие вести, вообще принято рубить голову. А мне моя голова пока еще дорога. Но вот что положено делать с теми, кто приносит вести хорошие?

– Одаривать, награждать…

– Правильно мыслите, товарищ подполковник, – кадровик рассмеялся, потер руки. – Думаю, что с тебя скоро будет причитаться.

– По какому поводу?

– Есть мнение – представить тебя ко второму ордену, – кадровик употребил старомодное бюрократическое выражение, от которого Скляренко всегда обдавало холодом: «Есть мнение!» Есть мнение, и точка. А чье мнение? В таких случаях на вопрос «чье?» обязательно тычут пальцем в потолок – там, мол, решили. Верхние люди, мол…