Чтение мыслей. Как книги меняют сознание

Вечером Аннетт лежит в постели и снова размышляет. Она и ее друзья стараются вести сознательный образ жизни: едят веганскую пищу, читают политическую литературу, посещают выступления с докладами и дебаты, внимательно относятся к мигрантам, активистам и авторам с глобального Юга. Некоторые люди из ее круга общения — активисты антиглобалистской организации Attac. Аннетт переворачивается на еще холодную сторону постели. Ей приходит в голову мысль, что ее друзья, как и она сама, не способны осознать всю царящую несправедливость в ее реальных масштабах. Кажется, будто основная часть катастрофы происходит в далекой от них реальности. Они ощущают горе и борьбу остальных, но при этом от них ускользает одно важное измерение. Если это так, то они представляют собой полную противоположность Гегелю Бак-Морс. В то время как он оставляет без упоминания Гаити и рабство, превращая тем не менее все это в центральный компонент своего мышления и тем самым позволяя себе мыслить по-новому, Аннетт и ее друзья постоянно говорят о существующих проблемах, но не способны превратить их в центральный элемент размышлений.

* * *

На следующий день Аннетт сидит на каменной ограде под кленом, растущим во дворе академии искусств. На улице вновь ужасно душно. По телевизору обещали грозу, но она начнется еще не скоро. Аннетт только что закончила читать и сейчас листает книгу Бак-Морс. Следующий абзац привлекает ее внимание:

Однако подобные аргументы — лишь попытка уйти от неудобной правды, что если определенным констелляциям фактов удается глубоко проникнуть в сознание ученых, то эти факты способны поставить под вопрос не только многовековые нарративы, но и устоявшиеся академические дисциплины, которые их (вос)производят. Например, в этой Вселенной нет места для такого исследования, как «Гегель и Гаити». Это та тема, которая волнует меня в рамках данной работы, и я планирую раскрывать ее окольными путями. Приношу уважаемому читателю извинения, однако это мнимое отступление от темы и есть сам аргумент^[23].

Эти слова, пропущенные Аннетт при первом прочтении, поражают ее до глубины души. Она всегда думала, что Бак-Морс говорит обо всем напрямую и по мере возможности подбирает для всего подходящие слова. Однако, по всей видимости, это не так. Самый важный аргумент она приводит окольными путями. Аннетт чувствует себя глупо, так как хочет, чтобы ей не пришлось расшифровать логику аргументации этого пути самостоятельно. Логика, вероятно, очень проста: взаимосвязь, которую выстраивает Бак-Морс, должна говорить сама за себя и быть настолько актуальной, чтобы не оставлять сомнений в необходимости такого исследования. Так и происходит, причем очень и очень убедительно. Однако Аннетт не уверена на сто процентов, что Бак-Морс действительно так примитивно мыслит. Для окольного пути это слишком прямолинейно. Именно поэтому Аннетт предпочла бы увидеть, как Бак-Морс расшифровывает свою мысль.

Аннетт осознаёт, что и другие центральные моменты в тексте не расписаны подробно. Раньше она этого не замечала, так как во многих местах — особенно в сносках — Бак-Морс выражает свои мысли предельно ясно, и поэтому почва не уходит у нее из-под ног. Но не везде. Так, Бак-Морс не говорит, как именно меняется учение о господине и рабе в связи с событиями на Гаити. Она либо не хочет четко сформулировать это, либо считает, что все и так понятно. Возможно, это и правда написано черным по белому, но Аннетт этого в книге не видит. Ей очень хочется знать, как теперь следует мыслить: взгляд на Гегеля должен вращаться вокруг некой центральной точки, но какой именно? Речь идет о гораздо большем. Разве все не говорят о том, что мимо Гегеля нельзя пройти? Что все так или иначе восходит к нему? Образ мыслей Аннетт, коллекция книг на полке и философский ландшафт в ее городе: все политическое мышление так или иначе зиждется на Гегеле. Не существует ни одного текста, который бы не отсылал к Гегелю или к литературе, которая ссылается на него. Можно утверждать, что его частица проникла во все тексты.

Однако мысль о том, что Гегель должен был думать о событиях на Гаити (но по политическим причинам не стал говорить об этом открыто), как полагает Бак-Морс, проникла не во все тексты. Нашло недостаточное отражение и то, что Гегель вполне мог пойти на это, поскольку были основания полагать, что его читатели и так заметят взаимосвязь. Во времена Гегеля события на Гаити были у всех на слуху, их следы отчетливо видны в известной каждому гегелевской диалектике раба и господина. Вероятно, слова Гегеля с каждым годом все менее ассоциировались с Гаити. Все чаще их воспринимали как внеисторические, чисто философские мысли (так мыслила и Аннетт до знакомства с книгой Бак-Морс). Гаити стал островом-призраком, неприкаянно дрейфующим по этому тексту, — чем-то, чье присутствие ты ощущаешь, однако не можешь понять скрывающуюся за ним силу. Подобный призрак — и в этом Аннетт твердо уверена — создает пропасть между читателем и текстом.