Что было бы, если бы смерть была

Они вышли из вагона. Она бодрилась. Слабости она не терпела. Пробовала не терпеть. Но, будучи женщиной одинокой и бездетной, и социально не успешной (разве что не только декларируя, но и по убеждению этому перечившей), она бывала слаба и смешна; и нечего было возразить на эту слабость и нелепость.

Разве что: кто без нелепости, пусть первый бросит свой камень

– Если бы ты пришёл вовремя, мы бы уже возвращались.

Он не сказал, что холода от этого меньше не стало бы. Просто холод – начался бы раньше, а вот закончился ли – раньше, да и закончился бы вообще – вопрос. Ибо о происшедшем меж них (или – с ними) сексе они не говорили, хотя не думать о нём не могли. И это оказывалось несколько (не)смешным.

Будучи насмешкою над всем человеческим родом.

«Комедия, как мы уже сказали, есть воспроизведение худших людей, однако не в смысле полной порочности, но поскольку смешное есть часть безобразного: смешное – это некоторая ошибка и безобразие, никому не причиняющее страдания и ни для кого не пагубное; так, чтобы не далеко ходить за примером, комическая маска есть нечто безобразное и искажённое, но без (выражения) страдания.» (опять Аристотель); так в чём же комедийность ситуации?

А в самой её безнадежности – хоть как-то быть разрешённой: не спросит дозволения, а прийти к приемлемому результату. Хватало, впрочем, и того злого факта (из-реки по имени факт: вот я и называл героиню геологиней Маргаритой, а ангела – просто безымянным падшим, ведь стыдно мне лишь за него), что оба моих героя разрешили себе ту глупость, которую они совершили.

«Комическая маска есть нечто безобразное и искажённое, но без (выражения) страдания.» (опять Аристотель) И всё это было бы классикой несомненности, ежели бы исподним комического не оказалась космическая преисподняя, в кою они (мои глупые недолюбовники) сейчас и направлялись.

Зачем им было (так) направляться? Надев комические маски нелепых любовников. В любом случае, такое их взаимное любование (масками друг друга) – ничего не решало. В свой личный ад они вступили даже не вчера, а задолго до своего формального рождения.

Она сказала ему:

– «Люби меня, как тебе угодно, но проявляй это так, как угодно мне. А мне удобно, чтобы я ничего не знал», – то ли уже сказала ему она, то ли (ещё только) – могла бы сказать вослед Цветаевой (мне кажется, или моя геологиня это уже говорила – тоже вослед? Не важно); будем считать, сказала!

Он согласно кивнул.

Он не понимал: она возражает своей личной Смерти (из предыдущих частей мы узнали: Смерть весьма персонифицирована); но (несмотря на персонификацию) – Смерть не есть зло или добро… Она видела: её новоявленный любовник аморфен как облачко; была ли в нём «воля в зле» (или добре)? Никакой!

«Вся прелесть его и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о вас в течение месяцев. А потом, растерянно: «Ах, как жаль! Если бы я знал, но я был так занят… Я не знал, что так сразу умирают…» (Цветаева)

Интересное слово: сразу. Для меня в нём три десятка (ещё только будущих) лет и две или три будущих смерти (лично моих); и это ещё немного.

Мужайтесь, дальше будет дальше.

Уже давно было им (а постепенно – всё больше и больше) холодно. Но они демон-стративно крепились. Холод этот был – внешний; до внутренней преисподней было им недалёко, но – взаимное невежество отделило их от неё (напомню – у каждого она – и своя, и общая).

Они, ведать не ведая (обороняясь невежеством) – спускались в свою (одну-разную, однообразную – на двоих): спуститься можно было после очередной смерти «личного» сейчас; что я могу сказать о них? Хороши они или плохи, или совершенно обыденны – пусть их, моих прошлых и будущих настоящих…

На бойне любви убивают лишь лучших,
не слабых, уродливых и невезучих.
Не надо бояться подобной кончины.
Убит нелюбовью? Знать, жил мертвечиной!

(Джалаледдин Руми)

Мервечиною они не жили, и это хорошо. Впрочем, те ледяные демоны, что ожидали их в своей преисподней, были заведомо их (человечиков) крепче… Заведомо. Разумеется, что демоны (тоже – демон-стративно) попробуют далеко моих любовников завести.

Он опять согласно кивнул. Сколько можно кивать, отвечая псевдо-согласием на невысказанные, не услышанные, не понятые чужие мысли? А до тех пор, пока чужие мысли не проживутся и не станут своими мыслями.

Тогда (и только тогда) – им можно возражать.

Долго ли, коротко ехали они в преисподнюю зимнего леса, где людям совсем-совсем нет места, но – они приехали: это был Богом забытый полустанок. И ничего на нём не было. В том числе (на земле) – ни души. В том числе (в не-бесах) – ни души.

– Потому ты числу не служи, – могла бы сказать геологиня Маргарита.

Она действительно могла бы это сказать: