Что было бы, если бы смерть была

Знать, что большая сила духа потребна,

Чтобы переступить добродетели, когда они закономерны.

Боги свидетели, что я не был богом ни разу,

Ибо их добродетели как великолепие алмаза,

Что (ставши бриллиантом) везде простирает грани…

Быть всегда дилетантом.

Слышать, как растут камни, души без очертаний.

Быть каждой рыбою без воды: она верила,

Что сумеет запеть без своей атмосферы.

Скажи мне, читатель, не омерзителен ли тебе торг, происшедший на наших глазах (и на экранах наших мониторов)? Разумеется, нет!

Ибо – он носит смешное название «жизнь» и (по замыслу) должен веселить и просвещать. Ибо – оба наши ростовщика (отдающие душу в рост или под залог), Хельга и Перельман, явились на торжище каждый со своим интересом: целеустремленная Хельга, к примеру, удовлетворяла творческие амбиции и стремилась к святому женскому счастью, и хотела над счастием возобладать.

А то, что у неё за плечами нет неба, так не всем же летать.

Женское счастье (если оно «земное») – всегда только в одном: быть смыслом «здешней» жизни (продолжать жизнь и рождать в смерть – создавая тонкие иллюзии избавления).

А вот Перельманов теперь было много: один из Перельманов, к примеру, пробовал обрести себе друга (как последнюю надежду на свою человечность); и уже одно «это» – искупало (в моих глазах и на экране моего монитора) все глупости другой (похотливой) его ипостаси.

Ведь то, что он пробовал обрести друга в женщине, было не совсем глупостью.

Может даже быть так, что и все остальные его похоти (всех остальных Перельманов) – не совсем глупости. Но всё это можно понять только в развитии сюжета: на его вершинах и окраинах, то есть в его (сюжета) экзистансе.

А в это время в ресторан с улицы вошла группа посетителей.

Душа Перельмана у монитора двинула стрелку, и ещё одна его минута стала другой минутой: в «эту» минуту на первый план вышла некая глумливость Перельмана, происходящая именно от его простоватости, от возможности «детскими» вопросами поставить в тупик само мироздание.

Например: так вы утверждаете, что женщина не-обходима? Вот вам на это насмешливость Сатирикона: в компании вновь прибывших (двух известных в узких кругах мужчин) был довольно-таки хорошенький мальчик!

Душа Перельмана ещё раз передвинула стрелку, и на экране (и в жизни) – Перельман поднялся из-за стола, переместился к мальцу, обнял его и принялся горячо целовать: душа Перельмана продолжала осваивать игры с реальностью.

Другое движение курсора: и прежние «хозяева» мальца совсем-совсем не обратили внимания на похищение у них предмета их обожания: миг(!) – и стало так, что не то что никто не заметил, а словно бы и раньше его у них не было.

Душа Перельмана продолжила игру.

Здесь ей выпала мысль (как при «игре» в «здешние» кости и плоть), что с ожидающей на улице Хельгой тоже возможно продолжить давешний (казалось бы – завершившийся) «возвышенный» торг.

Надо лишь (как Дон Кихот крестьянке) дать ей новое имя: Дульсинея. Спросим себя: за-чем? А чтобы и дальше с ней жить, ни о чём не жалея.

Но(!) – все похоти мира (что сейчас воплотились в перенесенном из прошлого Перельмане) тотчас громокопяще возразили душе: не спеши! Поспешишь – людей насмешишь: вот выгнала его душа Хельгу на улицу, и перед кем теперь в ресторане красоваться моему Перельману?

Для чего он целует мальца? Не для-ради красного ли словца!

Разумеется!

Ибо(!) – душа Перельмана двинула стрелку курсора, и на мониторе перед ним всё изменилось: тело Хельги продолжало ждать своего часа на улице перед рестораном, а душа Хельги (маленькая такая «вечная женственность») перенеслась опять в ресторан и увидела поцелуй Перельмана.

Быть может, все предыдущие телодвижения (смысла) – и были необходимы, чтобы произошло вот это «разделение» женщины на тело и душу: на мальца(!) и поцелуй(!) – на изображение доступного тела (и не всё ли равно, каков его «формат»), и на претворение недоступного в несовершенство доступного.

Потом(!) – лукав постмодерн! Всем нам приходилось возжелать власти над формой. И не все стали от формы свободны.

Итак, Перельман (движением курсора) – поцеловал мальца.

Причём (поначалу) – игнорируя тех, кто вошёл вместе с мальцом. Причём (со своего причала) – женская душа Хельги наблюдала за ним и за тем, как происходило происходило сие целование, столь противное (невыгодное) её естеству.

Причём (замечу) – само «её естество» (в это время) всё ещё ожидало на улице своего возвращения к Перельману!

Такая вот пародия на действительность.

Самое время цитировать петрониевый Сатирикон!

Но здесь потребуется небольшое – ad marginem – прояснение: Хельга, кроме своей ипостаси амбициозного манипулятора, была вполне реализовавшим себя литератором, автором двух или трёх романов, в коих главными героями были садомиты.

Конечно же(!) – этот «горячий» факт никоим образом «не имело» отношения к «деланию имени на горячем»; но (несомненно) – этим так же прояснялся поцелуй Перельмана, являвшийся всего лишь самоиронией над похотью, привлекшей его к Хельге.