Что было бы, если бы смерть была

Но сейчас речь зашла не о «его» мире! Он видел, что она не красива (никак красотой «не спасая» какие-либо посторонние миры – не было у неё такой задачи), но она – амбициозна: либо ты примешь именно её мир, станешь его частью, либо – тебя не будет в её беспощадном «я так хочу».

Она не понимала одного: у него и без неё есть все его «так или этак» – версификации мира. А если даже она и понимала, но расставляла свои (а не его) приоритеты. Поскольку не могла изменить своего самого главного: она – наиболее важна в своём мире, она есть жизнь своего мира.

Не согласиться с ней было нельзя: она и есть целый мир.

Вот только (сейчас) – он был совершенно другой: нынешний (жилистый) – он был в стороне от любых миров, он эпикурействовал и сенекурствовал (не от «синекура», а от Сенеки Луция Аннея), ибо получал наибольшее удовольствие не от реализации какого-то одного своего мира, а от реальности многих своих миров.

Он мог бы подумать, что не справедлив к ней, что бессовестно пользуется заведомым над ней превосходством.

Но он (Николай Перельман) – не подумал, а пользовался.

Она (женщина и центр своего мира) – ничего не замечала. Всё, что полагал он, казалось ей преходящим. Она (уже) – кушала рыбку и ждала его предложений.

Её глаза были невыразительны и умны.

Её лицо было в меру пухлым и в меру аморфным, и ровно в такую же меру безопасным, чтобы Хельга всегда могла быть уверенной – именно в его заблуждении на её счет.

Ей от него были нужны вещи самые что ни на есть простые и насущные. Она была женщина и в своём праве: когда-нибудь (даже если не в этом году) ей придет необходимость стать матерью своего «сына ли, дочери, не всё ли равно?».

Ей была нужна его сперма, и это было главным.

А вот «уже потом и кроме этого самого главного» – ей могли бы понадобиться (как сперма его духа – для утробы её мозга) его прозрения. Разумеется, по сравнению с ребенком это было вторично. Но и это «вторичное» было существенным.

Всё остальное она могла сама.

– Не дай мне бог сойти с ума! – сказал он ей молча, и она (почти) – не рас-(два-три)-слышала.

Всё было более чем просто. Она была женщина и она была в своём праве, а он был не прав: он не собирался ей уступить. Просто-напросто потому, что не бывает уступок маленьких или больших; потому что (из-за краткости отпущенного нам срока) – и смерть , и уступка души всегда окончательны (почти).

Если бы смерть была.

С точки зрения женщины – он был калека (хорошо не урод), и она его собиралась исцелять; и если бы не целеполагание Перельмана – к непостижимому: постигнуто, откажись и иди дальше (постижимое не есть завершённое), «отдельная» его ипостась (Николай) – могла бы счесть своей целью обладание женщиной, и её счастье.

Повторю: нет ничего краше, чем счастье любимой женщины (отвлечёмся от данности в кафе: там происходит торг), но (тогда и только тогда) – если нет иных сущностных приоритетов.

Поэтому: хорошо, что сейчас Николай Перельман (сейчас) – был целостен и разделён разве что возможностями пребывания либо у монитора, либо в той или иной точке средоточия сил (в пространстве и времени) или каком-то из своих воплощений, вполне версифицируемых

Например: чтобы осознать опасность искушения чужими иллюзиями (предположим, что свои приоритеты мы иллюзиями не считаем), одна из ипостасей Перельмана (прошлый алкоголик) добралась-таки до магазина и купила себе дешёвой водки: ты хотел нирваны? Получи!

Для твоей жизни нет никаких других оснований, кроме простого: я хочу. Твоя свобода – ещё одно имя смерти (если бы смерть была). Потому – эта (обретшая средство «достижения» цели) ипостась Перельмана сразу направилась к выходу.

В этот миг мой духовный Перельман (тоже Перельман-победитель) – одним краем своей полуприщуренной ироничной души следивший за данным «дешёвым» телом, другим краем всё той же души взирал на возможность осуществлять (посредством стрелки курсора) различные ипостаси самого себя.

Он(!) – «знал», что (как и когда) «произойдет» или уже «произошло» в этом «прошлом будущем». Он(!) – представил себя Аргусом (титаном? Или богом? Не помню, ибо – боги свидетели, что я не был богом ни разу).

Представив такого «себя», он(!) – перенёсся (ещё одним из краёв своей стоглазой души) уже не «во время или место», а в наслаждение этим со-знанием; о, это «место» – оказалось ещё

Это было – ещё более жестоким «где-то», нежели просто «место и время»; за-то – теперь он мог происходящее «немного» менять (даже не прибегая к курсору).

Жестокость была заключена именно в «немногости»: никаких рук и ног, гениталий или желудков не хватило бы, чтобы наполнить всю малость осознанных им вероятностей самого себя, ибо – слаб человек и частичен.

В этот миг мой телесный Перельман (который по прежнему «был и остался» Перельман-победитель) – был равно-душен: равен душой происходящему.

Всё (на)стало – инаково и по правде: внешностью своей – на себя не похоже, но – сутью намного строже: даже где-то как древние языческие боги! То есть люто и радостно, и безжалостно даже к себе.