Что было на веку... Странички воспоминаний

В разговоре Твардовский очень резко высказался об одном из лю­бимых Борисом поэтов и внезапно воззвал к «нейтральной» сторо­не — соседу-дипломату: «Вы знаете стихи такого-то?»

Оказалось, нет. Тогда Александр Трифонович спросил, а знает ли он его, Твардовского. И тот с восторгом припомнил «Василия Терки­на» и заявил, что автор — великий поэт.

«Великий» восторжествовал, но, как оказалось, ненадолго. При всей своей корректности Борис в таких вопросах был неколебим.

— Тогда я решил, — рассказывал он, — воспользоваться «за­прещенным» приемом. А Ошанина, — спрашиваю, — вы знаете? О, да, — отвечает. — Великий поэт!

Посрамленный Твардовский выругался и залег на свою полку.

А ведь, в сущности, своя своих не познаша! Как и его «оппо­нент», Слуцкий был в высшей степени привержен благороднейшим гуманным традициям отечественной литературы. Совсем в иной по­этической манере, но и он восславлял и оплакивал героев и муче­ников войны, сострадал «девчонкам» в военной форме, солдатским вдовам и тем, которые были обречены на одиночество из-за зиявшей «недохватки» мужчин.

Помню его рассказ о своих соседках по коммунальной кварти­ре на Университетском проспекте, их несбывавшихся надеждах — даже на то, чтобы хоть на праздник заполучить в свою компанию ко­го-либо из «сильного пола», и печальных посиделках.

А как пронзительно, стихотворение Слуцкого «Мальчишки» — о первом, уже не тревожимом заводским гудком, мирном сне ребят, не по возрасту рано вынужденных встать к станку:

Мальчишки в форме ношенной

(Шестого срока минимум),

Они из всей истории учили подвиг Минина

И отдали отечеству не злато-серебро, —

Единственное детство, все свое добро.

Как и Веселина Андреева, не миновала Бориса и трагедия ра­зочарования в «реальном социализме», подменившем изначаль­но благородные идеи. Трагедия многолетних надежд на оздоровле­ние общества. Какой страдный путь угадывается между строками: «Ожидаемые перемены околачиваются у ворот», и более поздними: «В ожидании перемены жизнь, как есть, напролет прошла». Или еще такими:

Эта песенка спета

Это громкое «да!»

Тихо сходит на «нет».

Я цветов не ношу,

монумент не ваяю,

просто рядом стою

солидарно зияю

                     с неоглядной,

межзвездной почти пустотой,

сам отпетый, замолкший, поблекший, пустой...

Он как-то выразил надежду, что люди его поколения нет-нет да обмолвятся его строкой. Но думается, что многие даже из следую­щих читательских волн расслышат его благородную боль за все, что было пережито страной и народом.

Не знаю, великий он или не великий. Знаю, что он — из тех, кого ровесник называл «золотыми ребятами сорок первого года», а его имя — одно из драгоценных имен русской поэзии.

Наша поездка была богата впечатлениями: Плевен, Пловдив, Вар­на, Бургас, Несебер сменяли друг друга, пусть и в несколько досад­но лихорадочном темпе, да еще со всякими ритуальными посещени­ями. Временами доходило до смешного: где-то возле Казанлыка при­везли в какой-то знаменитейший винный погребок, где у входа нас ожидали... пионеры с цветами. Вера Михайловна Инбер аж руками всплеснула при виде этой «мизансцены» и категорически отказалась идти сквозь этот строй, сославшись на возраст (и правда, преклон­ный) и усталость. Впрочем, когда мы некоторое время спустя вернулись после «дегустации», то по оживленному выражению лица на­шей «старейшины» поняли, что и ей порядком «поднесли»!

Самым же большим событием в этом путешествии стали для меня часы, проведенные в древней столице страны — Тырнове. По­мимо того, что город, стоящий над рекой Янтрой, изумительно кра­сив, здесь у меня возникло знакомство с поэтессой С., тоже, как Ве­селин, сделавшейся моим другом и — что уж теперь таить! — серь­езным увлечением.

В тот вечер ей вручали какую-то премию, вызвали на сцену. Тут-то я и увидел С. Ей было тридцать три, и очень она была хороша с ясным открытым лицом, пышными каштановыми волосами и скром­ным достоинством (чем-то напоминавшим свойственное и Нине).

В фойе я передарил ей преподнесенные мне, как всем русским гостям, белые гвоздики. Несколько удивившись, она даже сказала что-то насмешливое, отстраняющее.

Однако, когда потом некоторых из нас пригласили на костер в ок­рестный лес, мы — разумеется, не без моих усилий, — оказались поблизости друг от друга, перебросились словцом-другим, а когда вдруг заморосило, я снял пиджак и укрыл новую знакомую.

Позже, на банкете, Веселин, уловив мой нескрываемый интерес к С., предпринял рейд туда, где она сидела (да не одна, а с мужем), «выкрал» ее и привел в нашу компанию.

Не очень это, конечно, было тактично с точки зрения «болгаро­-советских отношений».

Однако нам было весело, я что-то удачно сострил и получил от­кровенное одобрение «похищенной». Потом же мы и вовсе сбежали вдвоем на узкие и прелестные улочки ночного города, бродили, не­смотря на вялый дождь, о чем-то болтали и потом вернулись в чей-то номер, где она сидела, сбросив туфли, видимо, все-таки промок­шие.