Что было на веку... Странички воспоминаний

Насколько Никифор Назарович был внешне неказист, настолько картинно выглядел один из соседей — Семен Виссарионович Маслов. История его тоже была поцветистей, да и рассказывал он ее весьма охотно.

По его выражению, закончил «десятилетку без нуля». В 1915 году плавал кочегаром. Побывал и царской и в Красной армиях. Во время врангелевскогого наступления его ранили с самолета. Попал в госпиталь в Лубнах, где в палатах — «реву-то» (стону). Что-то случилось с ногами, а «вокруг выздоравливающие ходят — как кони летают!» Завидно...

Демобилизовавшись, долго и мучительно добирался домой. Москва запомнилось кучами навоза и выбитыми окнами. На Ярославском вокзале, слава Богу, встретил земляка, попутчика. От Архангельска — где пехом, где как. С подвозившими расплачивались махоркой. Пришел домой в апреле, а ходить как следует стал только летом.

«Два счастья» насчитывает: жкна хорошая попалась, и нс вторую войну не угодил.

В 1937—1939 годах выучился на капитана. В 1952 году награжден орденом Трудового Красного знамени. Когда же в шестидесятых стал получать пенсию, соседи завидовали: «Повезло Семке!»

Покидаем Сёмюу, Иринья Васильевна — в слезы (очень ей, как и почти всем, Нина нравилась). Да и нам грустно: не услышим больше, как Никифор Назарович над женой подтрунивает, что поставленноя и забытое тесто «в Мезень уйдёт», или как она, увидев мою вставшую дыбом после бани шевелюру, спрашивает Нину: «Да ты мужику-то почто волосы драла?!»

Прошло несколько лет. На почте в подмосковной Малеевук разговорился я с другим отдыхающим л амркяса а с другим отдыхающим литератором, узнал, что он из Сёмжи, и вспоминаю статного старика-капитана.

— А это мой отец!

С прозаиком Виталием Семеновичем Масловым мы с Ниной потом приятельствовали. Некоторое время доходили до нас весточки и от его отца, и от Филатовых. Ослепшего Никифора Назаровича и Иринью Васильевну разобрали, разлучили друг с другом жившие поблизости а Каменке дети.

Теперь же не только всех этих стариков, но даже младшего Маслова не стало (не служба ли на атомоходе «Ленин» укоротила его жизнь?)

Ах, Сёмжа, Сёмжа!.. Если и в нашу бытность там уж густо подымалась на улицах трава, то что же там теперь делается?

И вообще жива ли она? Что же касается чудесного Филатовского дома, он уже давным-давно разрушился. Да будет пухом земля его хозяевам!

В определенном смысле можно сказать, что наше путешествие на Пинегу началось задолго до того, как туда и впрямь отправились. На нас, как и на множество читателей «Нового мира», да и на самого его редактора, произвел сильнейшее впечатление напечатанный там в 1968 году роман Федора Абрамова «Две зимы и три лета», дейс­твие которого происходит как раз на Пинеге (первую и куда более слабую книгу писателя «Братья и сестры» я прочел позже).

В декабре 1971 года я познакомился с автором этих книг, оказав­шись вместе с ним в Румынии, в писательской делегации. Мы много разговаривали, бродили по Бухаресту, горевали о Твардовском, умер­шем как раз в эти дни.

Между прочим, произошел следующий любопытный эпизод. В моем гостиничном номере радиоприемник был, а у Федора Алек­сандровича — нет. И однажды на прогулке, пересказывая ему но­вости, услышанные по какому-то из «вражеских голосов», как тог­да в СССР именовали и Би-би-си, и «Свободу», и «Голос Америки», и «Немецкую волну», я упомянул о том, что в передаче с крайним возмущением говорилось о некоем еврейском юноше, не принятом то ли в университет, то ли в физтех.

Прихрамывающий рядом (он был тяжело ранен под Ленингра­дом) Абрамов вдруг резко остановился и сердито заметил, что вот об этом говорят, а ведь из его родного села Веркола после него самого, поступившего в университет перед войной, никто больше в инсти­туты не попадал. И как горько это было сказано! (Между тем за по­добную речь Федора Александровича в пылу тогдашних националь­ных страстей свободно могли и в антисемиты зачислить, да, по слу­хам, и начисляли).

По приезде из Румынии он остановился у нас, познакомился с Ниной, которая ему явно понравилась. В свою очередь постарался понравиться ей, каких только баек и былей не рассказывал.

Вскоре по просьбе Абрамова я написал предисловие к сборни­ку его повестей и рассказов для издательства «Советская Россия», с тем большим увлечением и удовольствием, что получил возмож­ность выразить восхищение не только этой превосходной прозой, но и всем русским Севером, в который мы с Ниной к тому времени были просто влюблены.

Когда в театре на Таганке был поставлен спектакль «Деревян­ные кони» по двум абрамовским повестям, мы были и на его «ге­неральном» просмотре, и на обсуждении, состоявшемся в кабинете Юрия Любимова. Оно складывалось драматически. Большинство-то выступавших горой стояли за, действительно, замечательный спек­такль, но тогдашний заместитель министра культуры Зайцев, выска­зав к нему уйму всяческих претензий, в заключение заявил, что не может разрешить эту постановку.