Что было на веку... Странички воспоминаний

Операцию и наркоз Нина, как и предсказывали, перенесла труд­но, но все же дело, казалось, пошло на поправку. Процент гемогло­бина возрастал. 23 апреля ее выписали. Она была еще очень слаба, сильно нервничала, слегка, похоже, галлюцинировала и, ставши во многих отношениях беспомощной, все более нуждалась во мне, не хотела, чтобы я отлучался из дому, хотя бы за хлебом и, когда я пы­тался ее урезонить, (увы, возможно, порой слегка раздражаясь), го­ворила, что я к ней жесток.

В каком нервном напряжении Нина находилась, ясно из того, что, узнав о назначенной на 7 мая телепередаче о Слуцком, сделанной по моему сценарию и с моим участием, она просто потрясла меня вопросом: нельзя ли... испортить телевизор? И призналась, что с тех пор, как узнала, что предстоит, ее колотит дрожь. Она и всегда очень волновалась, как пройдут мои выступления (сама выступать терпеть не могла).

До сих пор не знаю, не сделал ли я смертельной ошибки, резко не усилив ей дозу успокоительных лекарств (хотя врачи и так боялись «переборщить» в этом отношении, памятуя о возможных последс­твиях недавнего наркоза).

Я всячески успокаивал Нину, говоря, что просто не буду включать телевизор, а передачу посмотрим потом, на пленке.

— Но ты обидишься! — трогательно возражала она.

Ранним утром того злосчастного дня я, уже месяц спавший ря­дом, на раскладушке, услышал, что Нина встала по своим надобнос­тям, а, выйдя вслед, обнаружил, что она потеряла сознание.

Врачи быстро прибывшей скорой помощи диагностировали тя­желый инсульт и предупредили, что вряд ли она оправится от него.

Инсульта Нина боялась всю жизнь, страшась превратиться в со­вершенно беспомощное, а то и бесчувственное, бессмысленное су­щество (примеры были совсем близко, так угасала и теща сына.)

Однако в этом отношении Бог оказался к ней милостив: спустя всего лишь полтора часа Нины не стало.

Я полагаю, что и мой уход,

Назначенный на завтра иль на старость,

Живых друзей участье призовет —

И я один со смертью не останусь.

(Как всегда, не могу «обойтись» без Твардовского...)

На смерть Нины откликнулись не только друзья, сотрудники и ав­торы ее бывшего журнала.

«Она, — говорилось в некрологе, напечатанном в газете «Мос­ковские новости», — более двадцати лет возглавляла издание, ко­торое во времена советской цензуры стояло в одном ряду с «Новым миром» и «Литературной газетой». «Знание — сила» стал одним из первых, кто начал писать об экологии как об общественно-полити­ческой проблеме. Отказ от проекта переброски северных рек в се­редине 80-х — это в том числе заслуга журнала и его главного ре­дактора. Не единственная и не главная. Самое важное заключалось в том, что при Нине Сергеевне Филипповой возник и живет до сих пор журнал, где выполняется главное условие развития науки и об­щества — свобода мысли».

Конечно, сама она, по своему характеру, сочла бы все это страш­ным преувеличением!

«Не было у меня (при приходе в журнал — А.Т.) никакой про­граммы, — говорила она в одном позднейшем интервью — Я его (журнал — А.Т.) не строила, он сам строился. Как живой орга­низм. Знаете, говорят: есть театр режиссерский и есть театр ак­терский, режиссер которого делает все, чтобы актер смог рас­крыться. Показать лучшее в себе. Наш журнал — театр актерс­кий».

А вот что писала одна из «актрис» в статье «Запоздалое призна­ние»: «В вас не было ничего начальственного — ни в тоне, ни в по­ведении, ни даже в самооценке... В чем действительно состояла ваша привилегия, так это в ответственности. За все отвечали вы. Все ошибки, промахи брали на себя решительно и властно, закрывая со­бой «расшалившихся деток», как любовно называли всю нашу ре­дакцию.

...Вы разрешали все или почти все — фантазировать, эксперимен­тировать со статьями, рубриками, придумывать, устраивать «штурм мозгов»... Разрешали, бесконечно доверяя нам и абсолютно точно зная,только свобода способна рождать поступки и действия, достойные человеческой природы и совершенно необходимые человеку.

Мы знали и тогда, как нам и журналу чудесным образом повезло с Главным, но в молодости чудеса воспринимаются, как что-то впол­не нормальное, обычное».

Что к этому добавишь?..

Еще в преддверии новой больницы и опасной операции она с ее великодушием заранее постаралась меня утешить, сказав однажды:

— Помни, что я была счастлива...

Хотя я-то знаю, что во многом перед ней грешен.

Когда-то, в январе 1967 года, во время нашей размолвки из-за мо­его, дорого стоившего Нине «романа», она вдруг усадила меня на ди­ван рядом с собой и внешне спокойно, грустным и добрым голосом спросила:

— Ну, что — будем расставаться?

Я только головой отчаянно замотал и понял, что — ни за что, ни­когда...

Но вот теперь расстался. Навсегда. Безмерно ее любя и безмерно виноватым перед нею.

В сентябре того же 2004 года Нине исполнилось бы восемьдесят пять...

Той же осенью в Красновидове на лоджии возле твоей любимой комнаты вдруг объявился снегирь — будто какой-то привет от тебя, ушедшей.