Что было на веку... Странички воспоминаний

Трудность перехода после довольно бурной деятельности на по­ложение пенсионера в какой-то мере облегчилась для Нины необходимостью обживать купленную нами квартирку в кооперативном доме в подмосковном Красновидове, что она и стала поделывать с присущими ей увлечением, выдумкой и энергией.

Несмотря на случившиеся в жизни у всех у нас экономические осложнения, Нина, к счастью, наслаждалась подмосковной приро­дой, собственноручно создаваемым уютом и — тишиной, прямо-та­ки разительной по сравнению с заоконным гулом нашего Ленинско­го проспекта. Мы ходили в Консерваторию: Нина любила музыку (в детстве училась играть на рояле и даже добилась некоторых успе­хов, но потом играла все реже, хотя рояль еще долго следовал за ней при переездах из Ленинграда в Москву и с квартиры на квартиру). Сильно переживая услышанное, она довольно быстро утомлялась и удивлялась, что я, реагировавший куда менее остро, могу внимать «сладким звукам» чуть не часами.

Накануне восьмидесятилетия ее здоровье резко ухудшилось. 20 августа 1999 года, когда мы делали покупки, собираясь вечером к Дорошам (в очередную годовщину смерти Ефима Яковлевича), Нина внезапно дважды подряд потеряла сознание на улице. С той поры она несколько раз побывала в 67-й больнице под наблюдени­ем Самуила Яковлевича Бронина, которому, уверен, обязана еще не­сколькими годами сравнительно полноценной жизни.

Однако в первые годы нового века стало заметно сдавать серд­це, и мы уже не могли совершать прежних дальних прогулок, не го­воря уже о лыжных. В какой-то мере это совпало с тем, что на ру­беже веков окрестные поля стали стремительно застраиваться дач­ками и довольно вычурными коттеджами. Отхватили новые соседи и бо́льшую, лучшую часть леса над Истрой, особенно излюбленное место наших прогулок, совершаемых порой вместе с близким при­ятелем, сценаристом Будимиром Метальниковым (увы, в 2001 году он умер).

Теперь во время укороченного маршрута в совсем ближний не­казистый лесок мы сиживали, отдыхая, на большой упавшей березе, и мне как-то тревожно припоминалось похожее дерево, фигурирую­щее в «Последнем лете Форсайта» Голсуорси.

И все же мы не без удовольствия доживали последние осенние дни, почти одни в опустевшем доме.

Вернулись в Москву. И в тот самый день, когда там произошла страшная драма с захватом заложников на Дубровке, Нина в мое отсутствие упала, на сей раз дома, и сильно рассекла висок. Несколь­ко дней спустя возникла не прекращавшаяся температура. Нину по­ложили в 7-ю больницу, но долго не могли поставить диагноз, пока туда не приехала близкий друг всей редакции доктор Элла Григорь­евна Брагина, жившая уже в Германии.

Она-то и распознала опаснейшее заболевание — гемолиз, распад эритроцитов, красных кровяных шариков. Надо заметить, что за год- два до этого одна из врачей обеспокоилась по поводу взятого у Нины анализа крови и направила ее к гематологу, но тот ничего насторажи­вающего не усмотрел (ах, не просмотрел ли?!).

Началось лечение большими дозами преднизалона, лекарства, способного в свою очередь повлечь весьма неприятные последствия. Почти весь декабрь я фактически безвылазно находился в больнице, где, к счастью, удалось выхлопотать отдельную палату, хотя в иных случаях у нас ненадолго появлялись «соседи». Нас блюли не только мой сын, но и другие «дети» — обе «Иры» и Алиса Гришаева со сво­ими кулинарными изделиями.

К новому году Нину выписали с явным улучшением. Но, увы, вскоре стали возникать рецидивы: снова падал процент гемоглоби­на в крови и регулярно вынуждал прибегать уже не только к предни­залону.

Элла Григорьевна, которой я бесконечно обязан, давно заговари­вала о том, что надо удалить источник происходившего процесса — селезенку, но и ее коллеги, и сама Нина боялись, что в ее возрасте это слишком опасно.

Держалась больная молодцом. Элла Григорьевна забыть не может, как однажды навестила ее и видела, что той очень плохо, а Нина, тем не менее, улыбалась и, как выразилась Элла Григорьевна, вела свет­скую беседу.

Ей было уже трудно читать, и я снова, как бывало в самом начале нашей совместной жизни, стал «лектриссой». За месяц перед новым отправлением в больницу она с живейшим интересом и удовольс­твием выслушала в моем «исполнении» все шесть томов книги Чер­чилля об истории второй мировой войны.

На операцию ее не без труда положили в Институт гематоло­гии. Здесь, увы, об отдельной палате и мечтать не приходилось. И хотя я с утра каждый день приезжал, часы моего отсутствия она еле переносила, сердилась, раздражалась при малейшем опозда­нии» и, чтобы сократить время пути, я даже приезжал ночевать к бывшей жене Лиде. Лишь в последнюю неделю, уже после опера­ции, как-то исхитрился «противозаконно» пристраиваться в Нини­ной женской(!) палате на пять-шесть человек, пользуясь временно пустующей койкой и — спасибо им! — снисхождением соседок и медперсонала.