Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

Вот она, дверь. Неужели на замке? Кажется, нет. Только на задвижке. Она легко подалась. Пригнувшись, я вошел в темноту и ничего не увидел, кроме щелей, сквозь которые виднелась белая лента прибоя. Чиркнул спичкой. Я хоть и не курил, но спички всегда носил при себе — на всякий случай. Робкое, колеблющееся пламя осветило внутренность будки — широкую лавку, накрытую тонюсеньким одеялом, ящик у изголовья, поставленный на попа, осколок зеркальца у стены, флакон из-под одеколона, влажную тряпку у входа. «Должно быть, тут кто-то живет, — наверное, сторожиха», — решил я и сейчас же вышел: занимать без спроса чужое помещение было неудобно.

Грохотало море. Далеко-далеко мерцали огни города. Казалось, что до них много-много километров. И мне стало страшно. Такой страх, должно быть, испытывают неудачники, ставшие одинокими и страдающие от одиночества. Я, наверное, обрадовался бы сейчас даже черту, если бы он предстал передо мной в образе человека.

Грохот волн становился все сильней, и вместе с ним усиливалось и обострялось чувство страха. Дождь то затихал, то крупные и тяжелые капли начинали барабанить по крыше будки. «Извинюсь в крайнем случае», — подумал я и опять вошел в будку. Присел на лавку. Зашуршали высохшие водоросли. Лавка была жесткой, но мне она показалась мягче перины: последнее время я лишь изредка спал по-людски, все больше на вокзалах или на жестких полках вагонов.

За стеной возмущалось море. Временами казалось, что волны подступают к самой будке, и тогда я прислушивался, стараясь уловить шум набегающей воды, но слышал только рев, безраздельно властвующий на этом пустынном берегу.

Я встал с чужой постели, сел на пол, поднял воротник телогрейки и, привалившись к стене, уснул.

Проснулся я внезапно. У противоположной стены кто-то шевелился.

— Кто там? — вскрикнул я.

— Ой! — испуганно отозвался девичий голос.

— Ты кто? Чего тебе надо? — услышав этот голос, уже без страха, почти грубо спросил я.

— Он еще спрашивает! — с обидой откликнулась незнакомка. — Занял чужое место и спрашивает!

Я рассмеялся неестественно:

— Ты что, прописана тут?

Незнакомка не ответила. Затаившись в темноте, она сидела тихо-тихо, как мышь. «Испугалась», — подумал я и сказал примирительно:

— Места хватит. Ты там спи, я — тут.

Незнакомка опять промолчала. Я услышал, как она возится около стены. Нащупав в кармане спрессованные в тугой ком деньги, я спросил:

— Чего молчишь?

— Думаю, — ответила незнакомка. Ее голос прозвучал напряженно.

— Думай, думай, — сказал я. — Знаешь я какой — людей хрумкаю.

— Все вы одинаковы, — отозвалась незнакомка.

Я не видел затаившейся у противоположной стены молодой женщины, но слышал, как она дышит. Дышала она неровно: то часто-часто, то подолгу задерживая воздух. Я представил себе, как она напряженно вглядывается в темноту, стараясь разглядеть меня, и сам старался разглядеть ее. Может, от напряжения, а может, и на самом деле передо мной иногда возникало белое пятно. «Лицо», — догадывался я.

Молчание затягивалось. Я молчать не любил и поэтому первым нарушил его.

— Давай познакомимся, — сказал я.

Незнакомка помедлила несколько секунд.

— Давай, — ответила она. — Надя, — представилась. — А фамилия необязательна.

Я назвал себя.

Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к грохоту волн. Море успокаивалось. Казалось, оно израсходовало всю энергию. В нем уже не чувствовалась прежняя ярость, а слышалось недовольное ворчание, в котором лишь изредка возникали устрашающие нотки. Шел дождь. Крупные капли барабанили по крыше, становилось все холоднее.

— Зябко, — пробормотала Надя.

— Зябко, — согласился я и повел лопатками, чтобы согреться.

Надя повозилась на своей половине и сказала:

— Давай вместе ляжем. Только ты не подумай ничего такого, — поспешно добавила она.

— Ничего не подумаю. — Я, стуча зубами, шагнул к ней.

Несколько минут я лежал возле Нади, не осмеливаясь прижаться к ней, хотя меня трясло от холода и даже губы вздрагивали.

— Подвигайся ближе, — сказала Надя, касаясь ледяными пальцами моего лица.

Бывают в жизни минуты, когда человек отбрасывает стыдливость. Я впитывал тепло, исходящее от Надиного тела, прижимался к ней, и она прижималась ко мне. Потом мои руки обхватили ее талию, губы нашли ее губы. Но тут же перед моими глазами возникла Валька, улыбающаяся мне в лицо, — и я усилием воли оттолкнул Надю.

— Ты что? — удивилась она.

— Не надо, — хрипло проговорил я.

— Не бойся, — сказала Надя, обдавая жарким дыханием мое лицо. — Не больная я.

— У меня самого насморк.

Надя рассмеялась негромко, но ее смех не заглушило ни море, ни барабанящий по крыше дождь. Я ничего не понял и спросил:

— Что смешного?

— Дурачок, — сказала Надя. Я почувствовал, что она улыбается. — Дурной болезни у меня нет. Понял?