Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Не надо, — пробормотал я, проникаясь к Наде чувством сострадания.

— Нет, ты посмотри! — возразила Надя и обнажила часть спины, которую пересекали багрово-синие рубцы.

На моих глазах погибли мои друзья — сержант Кулябин, ефрейтор Марьин, боец Семин. Я видел разрушенные фашистами станции и полустанки, сожженные деревни и села. Я думал: «Меня уже ничем не удивишь». И вот теперь эта женщина, испытавшая и пережившая то, что не испытал и не пережил я. Мне показалось: каждой порой своего тела я ощущал ту боль, которую, должно быть, ощущает Надя.

Она застегнула пуговицы, одернула платье и сказала:

— Не доносила я ребеночка, на два месяца раньше родила.

Я представил себе роды на чужбине, в невольничьем бараке, на грязной подстилке. Я отчетливо видел этот барак, солому на нарах, суетящихся около Нади женщин, таких же подневольных, как и она. Я видел толстую фрау с плеткой в руке, презрительно кривившую губы. За несколько мгновений я мысленно пережил то, что могла пережить Надя. Я понимал: мое душевное состояние — пустяк по сравнению с тем, что было на самом деле.

— Вскоре после этого освободили нас, — продолжала Надя, теребя пуговицу. — Приехала я домой, в Смоленскую область. Ни кола ни двора — ничего не осталось. Мать умерла, отца немцы убили. Поплакала я, конечно, но не шибко, потому что ребеночек, кровинка моя, уже глазенки на меня таращил и улыбался мне. — Надя неожиданно уткнула лицо в ладони и разрыдалась.

«Значит, у нее еще что-то стряслось», — предположил я и, стараясь утешить Надю, пробормотал:

— Не плачь. Пожалуйста, не плачь.

Надя улыбнулась сквозь слезы. Присев на корточки, промыла глаза. Я снова увидел тонкую шею, завиточки на затылке, острые локти и подумал, что живется Наде плохо, может быть, намного хуже, чем мне. Я вдруг почувствовал себя ответственным за ее судьбу и решил сделать для нее все, что в моих силах. Вначале я хотел предложить ей денег, но подумал, что это может оскорбить ее. Я так и не сообразил, чем и как помочь Наде.

Она снова вытерла подолом лицо и, доверчиво глядя на меня, сказала: