Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

И тут на какое-то мгновение я позабыл, что стою не один, что Надя рядом, — я увидел Зыбина. Он шел по противоположной стороне, глядя себе под ноги. Одежда на нем была мятой, словно после ночлега на вокзале, под глазами синели мешочки, как после бессонной ночи. Мне не хотелось ни встречаться с Зыбиным, ни разговаривать с ним: я знал, что он был с Валькой.

Зыбин поднял голову, направился к нам. Подойдя, окинул Надю быстрым, оценивающим взглядом и, усмехнувшись, щипнул усики. Мне никогда не нравилась его привычка трогать усики, а сейчас это вызвало во мне раздражение. А он все сильней и сильней теребил усики, по скулам, как и вчера, разгуливали желваки. «Сейчас какую-нибудь гадость скажет», — подумал я и зло поторопил его:

— Телись давай!

— Но-но-но! — проговорил на высокой ноте Зыбин. — Попридержи язык. — И добавил: — Шпарь-ка скорей к Вальке, если она не уехала. Фартовый ты парень — ничего не скажешь. Она часто о тебе вспоминала, пока я… Ничего у меня не получилось с ней. Довезла она меня до своей станции, а там ручкой помахала: прощай, мол. Правда, встречу назначила. Но вчера у нас окончательный разговор был… Чего гляделки-то вылупил? Ты не очень-то воображай о себе. Когда сладкого много, всегда на кисленькое тянет. Так и у Вальки. Ты сейчас для нее вроде простокваши или рассола.

— Чепуха, — пробормотал я, чувствуя, как меня охватывает волнение.

— Шпарь к ней, шпарь! — Зыбин нахмурился. — Заодно и вещички свои возьмешь — она все сберегла. — Он потер ладонью лоб. — Еще что-то хотел сказать тебе… Да, вот что. С этим Серафимом поосторожней будь. Облапошит он тебя… Чего стоишь? — вдруг обозлился Зыбин. — Шпарь к ней, шпарь! Она, видать, тебя ждет.

— Меня?.. — Я боялся поверить Зыбину.

— Дуй к ней, говорю! — повторил он.

И я уловил в его голосе нотки уязвленного самолюбия. Это окончательно убедило меня, что он не врет.

— Ну что ж… — сказал я и взглянул на Надю. «А как же она? Ей одной сейчас никак нельзя».

Надя улыбнулась.

— Беги, беги… Прозеваешь свое — век жалеть будешь.

— Ты подожди меня тут, — поспешно заговорил я. — Я вернусь. Я… я только повидаюсь с ней.

— Беги, беги, — поторопила меня Надя и, продолжая улыбаться, взглянула на Зыбина.

Он тоже взглянул на нее.

Вальку я не застал. Серафим Иванович сунул мне под нос часы с монограммой на крышке, оставленные кем-то в залог и так и невыкупленные, раздраженно пробасил:

— Ушел ее поезд — смотри. В ночь вместе поедем. Вдвоем веселее. Наберем тюльки — и айда!

Я бросился назад, в город, но ни Нади, ни Зыбина на прежнем месте не нашел.

До поезда оставалось еще много времени. Серафим Иванович стоял у окна, царапая ногтем стекло. Чувствовалось, ему хочется поговорить. А мне говорить не хотелось — я думал о Вальке.

Вошла тетка Ульяна.

— Обедать будете?

— А то как же! — Серафим Иванович оживился. — С чачей!

— Нету чачи, — протяжно ответила тетка Ульяна.

— Не ври! — Серафим Иванович погрозил ей пальцем. — От вчерашнего полбутылки осталось.

— Разве? — притворно удивилась тетка Ульяна.

— Сам видел. — Серафим Иванович подмигнул мне и приказал тетке Ульяне: — Тащи!

Пока она возилась на кухне, Серафим Иванович смотрел на меня вприщур и молчал.

Был разгар дня. За окном сияло солнце, но в комнате был полумрак. Цветы на подоконнике разрослись, почти не пропускали дневной свет.

Просунув в щель ногу, тетка Ульяна открыла дверь. В одной руке она держала блюдо с холодной картошкой, в другой — тарелку с крупно нарезанным луком и огурцами, под мышкой — початую бутылку с большой пробкой.

— Опять одна зелень, — рассердился Серафим Иванович. — Мне мяса надо.

— Нету мяса, — ответила тетка Ульяна. — Кусается мясо, а ты, Серафим Иванович, денег на питание совсем не даешь. Я каждый раз свои трачу.

— Не обедняешь. — Серафим Иванович отомкнул чемодан, достал завернутое в тряпицу сало. Отрезал ломтик — тоненький-претоненький, а весь кусок сала опять в чемодан сунул.

— Скуповатый ты, — сказала тетка Ульяна.

— Бережливый, — не согласился Серафим Иванович. — Зазря разбрасываться не люблю. — Он расчленил продолговатый хлебец, разлил чачу и сказал: — Поехали!

Тетка Ульяна лихо опрокинула чачу в рот, пожевала огурец и проговорила с веселым недоумением:

— Господи! Как мало человеку надо!

— Кому как, — возразил Серафим Иванович. — Мне — много!

Он быстро хмелел. На его лбу вспухли жилы, глаза помутнели. Покачнувшись на стуле, он повернулся ко мне:

— Кто ты есть на сегодняшний день? Никто! А я — хозяин! — Серафим Иванович поднял указательный палец. — За меня любая пойдет, даже Давыдова Анютка, потому как у меня — деньги.

— Нужен ты ей, черт старый, — хихикнула тетка Ульяна.

— А что? — Серафим Иванович приосанился. — Куплю ей часы-браслет или полушалок — и будет энта Маша наша.

Я рассмеялся.

— Валька, между прочим, не польстилась на ваши деньги.

— Не тычь мне Валькой, щенок! — взревел Серафим Иванович. — Не тычь, говорю.

— Ладно, ладно… — сказала тетка Ульяна. — Не ссорьтесь. Вам нельзя ссориться — вы вместе деньги наживаете.