Что другие думают во мне

Она взяла бутылки и стакан и ушла. Звук ее шагов отражался эхом среди высоких стен, как затухающее тиканье часов, которое усилилось, когда она возвращалась со стаканом воды. Она поставила его передо мной с легким стуком.

Я поднял стакан и опустошил его за несколько глотков. Что я чувствую сейчас? Злость? Смятение? Желание сбежать?

– Ты тут в безопасности, – сказала Мерав, пытаясь поймать мой взгляд, – ты же знаешь, правда?

– Откуда у тебя базука? – спросил я.

– У нас есть небольшой склад оружия, – сказала она. – Не бог весть что, несколько пистолетов, несколько эм-шестнадцать. Много патронов. А еще базука. Я на всякий случай закинула ее в машину.

– Как ты узнала, где я живу?

– Я не узнала. В машине, которую ты взял, есть GPS. Я нутром почуяла, что лучше поехать за тобой, чтобы удостовериться, что ты в порядке. Только не говори, что злишься на меня за это. Посмотри на меня, ну.

Я поднял на нее глаза. Я не злюсь на тебя. Если уж злиться, то только на самого себя. За то, что смалодушничал, что поехал туда за своим чертовым блокнотом, будто только внутри его я существую. За то, что подумал, что это безопасно. За то, что проигнорировал предупреждение: «Посмотри хорошенько вокруг, потому что больше ты не увидишь этот дом. Не возвращайся сюда, что бы ни случилось».

– Они в самом деле хотели убить меня, – размышлял я вслух, слыша удивление в своем голосе. – Это все правда. Все правда.

– Да, – кивнула она, – теперь даже я не могу надеяться, что ошибалась.

Но кто? За что? И почему именно меня? Это банда читателей мыслей, которая решила убить остальных? А может, все куда более прозаично и вообще не связано с нашей способностью? Может, мы видим только читателей мыслей, которых они убивают, а на самом деле речь о куда более широкой группе людей, обладающей каким-то другим общим качеством? И что там делает Даниэла? Как она связана со всем этим? Боже, это ведь Даниэла!

– Если хочешь, можем поискать другое место для тебя, – продолжила Мерав, – где ты мог бы побыть один. Какой-нибудь укромный домик или что-то подобное. Но мне и правда кажется, что тебе лучше остаться с нами. Ты не первый, кому трудно находиться здесь вместе с другими. Мы все привыкли жить в одиночестве…

– Это все потому, что я отвык, – сказал я, – разучился говорить с людьми, когда приходится упражняться в каком-то… я даже не знаю, как это назвать.

Мерав откинулась назад на спинку стула:

– Ты когда-нибудь бывал за границей?

– Был в Лас-Вегасе. А что? – ответил я.

Она сунула руки в карманы и улыбнулась:

– А, да, ты же в покер играешь. Тебе никогда не хотелось попутешествовать?

– Не-а.

– Мне какое-то время хотелось, лет до двадцати. Я несколько лет каталась по миру. Кочевала из страны в страну, в основном на мотоцикле, иногда арендовала лодку или легкий самолет. Одно время даже думала стать гонщицей.

– Не могу себе представить более неподходящую профессию для читателя мыслей, – сказал я. – Кто-то обгоняет тебя слева, и его мысль заставляет тебя выкрутить руль в неверном направлении и врезаться в стену.

– Я была помоложе. Тогда я чувствовала людей вокруг, но четкие мысли слышала, только если человек стоял совсем рядом со мной. Есть вид гонок, в котором машины соревнуются не друг с другом, а против секундомера, каждый сам по себе. Во время заезда я была абсолютно сфокусирована, выдавала отличное время. А вот до и после гонки я бродила, впитывала стратегии других водителей, слушала, какие у них проблемы с машинами, училась.

– А зрители?

– На таких гонках зрителей очень мало. Ты наверняка ходил на закрытые игры в покер. В Японии есть много таких гонок на время, часть из них почти никому не известна. Даже на крупных маршрутах иногда бывают разминочные соревнования, без зрителей. На определенном этапе, когда мое имя уже немного примелькалось в гоночной тусовке, я начала проверять автомобили для других водителей или для спонсоров. Примерно через полгода я завязала с этим. Мои чувства стали слишком обостряться. Но навык остался до сих пор. Сам видел, как лихо я тебя везла.

– Итак, ты стала путешествовать по миру. Почему? Что это дает?

– Разные языки. Добрая половина читателей мыслей, которых я знала, путешествовали по миру.

– Но мысли – это не предложения, – пробормотал я. – Если ты не понимаешь языка, это не значит, что не будешь слышать мысли. Необработанные куски все равно превратятся внутри тебя во что-то на твоем языке.

– Верно, – сказала она, – но язык и место очень влияют на строение мысли, на какой-то ее внутренний ритм, ее пласты. Когда эскимос думает «снег», это поначалу воспринимается немного иначе, чем когда американец думает «снег». Мысль на чужом языке передастся тебе вместе со смутным пониманием ее чуждости.

– Да, – кивнул я, – со мной было такое. Во время моей первой поездки, в самые первые дни я ясно чувствовал, что какие-то мысли не мои, потому что они звучат странно, чуждо.

– Вот-вот. И язык как раз влияет на то, как они устроены.

– Но это быстро проходило, – добавил я. – К этому привыкаешь, и плюс-минус через неделю разница пропадает.