Что другие думают во мне

– Верно, – кивнула она. – И тогда я переезжала в новую страну. Мне надо было больше недели, чтобы привыкнуть. Иногда месяц, иногда даже больше. И когда моя способность отличать чужие мысли исчезала, я ехала дальше, надеясь, что в следующей стране снова почувствую эту разницу. Это одна из причин, по которой люди в принципе путешествуют по миру: возможность почувствовать себя чужим позволяет посмотреть на самые банальные вещи по-новому. Кляксы на стенах вдоль шоссе становятся вдруг высокохудожественными граффити, грубость людей на улице превращается в «темперамент», а цвет уличных адресных табличек обретает исключительность. Даже мысли, их запах, их вкус – все другое.

Я подпер голову ладонью.

– Так и что? – спросил я.

– В итоге очень утомляешься, – сказала она. – Бегать с места на место, чтобы получить очередную крупицу чуждости. На самом деле мы ведь еще хотим принадлежать чему-то. Наши отличия со временем ослабевают, потому что душа делает все, чтобы почувствовать себя частью чего-то большего. Теперь здесь твой дом, нужно время, чтобы привыкнуть, но мне кажется, стоит дать ему шанс.

– Но что мы будем делать? – спросил я. – Кто они? Как мы узнаем, против чего мы боремся?

– Всему свое время, – умиротворяюще произнесла она, словно дрессировщик, пытающийся утихомирить дикого львенка. – Давай начнем с того, что пойдем поспим. Я с утра поговорю с Шапиро, вы с ним побеседуете, может, тебе это поможет. А потом сядем и подумаем, что делать дальше.

Мы встали из-за стола, она проводила меня в комнату – на тот случай, если я забыл, где она. Пол качался подо мной, будто во сне. Усталость, которая до этого момента топталась в сторонке, вдруг плотно окутала, одолела меня.

Потом, когда я лежал на спине, все еще в одежде, за мгновение до того, как закрыть глаза, я кое-что понял, и это осознание прогнало сон. Нет никакого блокнота, нет никакого дома из стекла, есть только я, кочующий с места на место. Сейчас я здесь, и я не могу жаловаться на то, что без блокнота не знаю, что думаю.

Я сел на кровати и огляделся вокруг. Комната была небольшая, не то что мой дом, но стены тоже казались почти прозрачными. Из окна я мог видеть огромное поле для гольфа, простирающееся вдаль, и это расстояние подавляло меня. На столе я разглядел очертания небольшой стопки вещей. Глазам понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темноте, и я понял, что это мои вещи. Те самые, что были на мне, когда ко мне явилась Даниэла. Они лежали сложенные и приведенные кем-то в порядок. Я испытал чувство благодарности.

Я должен остаться здесь. Может быть, именно в этом месте я смогу немного приблизиться к себе, стать ведущим, а не ведомым.

Еще я должен остаться, чтобы меня не убили.

Ну, две вполне веские причины.

Я положил руки на вещи того, кто был мной три месяца назад, и снова посмотрел в окно, вдаль. Мои пальцы нащупали что-то твердое в кармане джинсов. Когда я вытащил этот предмет наружу, мне потребовалась буквально секунда, чтобы разглядеть его контуры в темноте, а пальцы мгновенно узнали эту шероховатость. Мой блокнот.

14

Весьма иронично, что именно из-за желания Даниэлы всем понравиться ее переводили из одной приемной семьи в другую. Когда она умела улавливать лишь сильные чувства и осколки эмоций, она пыталась проговаривать все, что приходило ей в голову, и обнаружила, что каждый раз произносит вслух то, что окружающие держали в тайне.

Иногда ее воспринимали просто как очень бестактного ребенка, который кричит, что король голый.

Но когда ребенок снова и снова кричит, что король голый, – а у короля есть тайная папка с видео на компьютере, его королева наносит много визитов соседнему королю, дворец был построен после того, как король передал мешок драгоценностей из королевской казны клеркам, выдающим разрешение на строительство, а принцесса ворует рубины из короны, чтобы покупать волшебные растения, употребляемые ею в компании случайных простолюдинов, – то в итоге кому-нибудь обязательно придет в голову мысль, что этот ребенок – проблема.

Когда Даниэла познакомилась со мной, она почувствовала, что снова может говорить все, что у нее на сердце, и дала свободу каждому обрывку мыслей, роившихся в ее голове, невольно позволив мне быть собой. При этом мне не нужно было ни за что извиняться и говорить вслух такие вещи, о которых я и подумать не смел.

Как у любого человека, у каждого из нас имелись глубоко зарытые залежи тайн, и наши разговоры были скреплены двусторонним соглашением на проведение археологических раскопок. Не везде разрешалось копать, иногда мы находили кусочек драгоценной керамики и отбрасывали его в сторону, думая, что это не более чем современный мусор, но самое главное – у нас было соглашение. Друг – это человек, который, обнаружив глиняный кувшин в твоем культурном слое, понимает по твоей интонации, стоит ли откупоривать его или лучше вернуть на место.