Что другие думают во мне

– Мысли – это то, что всегда было в рассинхроне. Люди никогда не переживали их напрямую, всегда имелось несоответствие. Они читали книги, написанные сотни лет назад, и не чувствовали ничего особенного, но на самом деле это был тот же рассинхрон: чьи-то мысли настигали читателя, но он не видел того, кто их порождал, не мог до него дотронуться. Кроме шизофонии, в мире есть еще шизокогниция – рассинхрон мыслей. Люди привыкли к нему, и им кажется это естественным положением вещей. Но может, именно мы с тобой более естественны, потому что слышим мысли без этого рассинхрона – напрямую, без посредников, без временного зазора. А все остальные, кто читает застывшие буквы, улавливают мысли с опозданием на четыре секунды или на тысячу лет, – может, они и есть странные.

– Не понимаю, что…

– Я хочу воспринимать мысли именно так. Напрямую. И я знаю, знаю, что могу в них потеряться. Но я хочу воспринимать мысли так, как, может быть, и было задумано изначально – или как будет в конце, когда мы все по-настоящему объединимся, когда человечество станет одним целым.

– Хочешь – на здоровье, но мир никогда не станет таким, как мы хотим, – ответил я с некоторым высокомерием.

– Может, для тебя и не станет, потому что ты не слишком сильно этого хочешь, – подколола она меня, – а я не собираюсь меняться, подстраиваясь под мир. Пусть мир подстраивается под меня.

Как я уже говорил, добрую половину времени мы проводили в совместном уединении. Я читал в одном углу, а она, наша шизофоничка, сидела с плеером и в наушниках в другом. Или она читала в деревянном домике, а я сидел и мечтал снаружи у входа. Хороший друг – не тот, кто способен развлекать, смешить или даже слушать, а тот, с кем ты чувствуешь близость к самому себе, когда вы вместе. Я был режиссером своей жизни, играл свои жизненные роли – например, когда находился с матерью, или когда отец появлялся на пороге, или когда я сидел один в комнате. Но, видимо, те роли, которые я играл, когда мы были вдвоем с Даниэлой, и были самыми правдивыми.

15

Я проснулся утром на следующий день и обнаружил, что простыни снова опутали меня, и я все еще в одежде, в которой вернулся вчера вечером. Я медленно выпростал себя из белого кокона и умылся в маленькой раковине. В зеркале отразилось небритое лицо. Я не брился с тех пор, как вышел из больницы, или даже, точнее сказать, с той самой вечеринки. Кто меня брил все то время, пока я лежал в больнице? Кому-то хотелось это делать?

Я не знал, который час, но полагал, что проснулся поздно. И действительно, в импровизированной столовой уже было мало народу. Мишель Мендель, ухоженный и в сером костюме, сидел за боковым столиком вместе с женщиной с волосами пепельного цвета и мужчиной, моим ровесником, которого я не знал. За столиком на другом конце комнаты сидела блондинка, которая вчера приехала на желтом «феррари». На ней была свободная розовая рубашка, волосы перехвачены оранжевой резинкой и собраны в высокий хвостик. Она смотрела, нахмурив брови, в экран ноутбука, стоявшего перед ней. Мерав и Сиван ходили от столика к столику и собирали оставшиеся тарелки.

– Привет, – помахала рукой Мерав, – доброе утро. Лучше себя чувствуешь?

– Нет, но появились силы, чтобы это скрывать, – улыбнулся я.

А что я, по сути, должен чувствовать? И существует ли вообще понятие «должен чувствовать»? Мишель помахал мне рукой и знаком пригласил сесть с ними. Я подсел за столик Мишеля, пепельноволосой женщины, которая внимательно рассматривала свои небольшие кисти рук, сложенные на столе, и незнакомца.

– Я тебе приготовлю что-нибудь по-быстрому, – сказала Мерав. – С завтрашнего дня будешь вместе со всеми дежурить на кухне и помогать остальным, ясно?

Я кивнул и посмотрел вокруг.

– Мы слышали о том, что́ тебе пришлось пережить, – сказал Мишель. – Неприятно, друг. Неприятно. Но хотя бы теперь мы знаем, что все это не выдумки.

– Ты узнал кого-нибудь из тех, кто тебя там поджидал? – спросил незнакомый мужчина.

– Нет… – сказал я и посмотрел в его лицо. – Думаю, вам обо мне уже все рассказали, но нам еще не довелось познакомиться лично.

– А, да, извините. – Он мотнул головой с улыбкой. – Бони. Бони Миллер. Я тут благодаря Мишелю.

– Когда Шапиро обратился ко мне и предложил приехать сюда, я передал это сообщение всем членам нашего Объединения, – сказал Мишель, самодовольно улыбаясь. – Бони – член Объединения, но у Шапиро не числится. В основном читатели мыслей, которые приходят к нам, не приходят к Шапиро, и наоборот. Есть, может, пять-шесть человек, которые состоят в обеих группах.

О боже, подумал я, даже у читателей мыслей есть место, куда они ходят, и место, куда они ни ногой.

– Я не знал, что в мире наберется достаточно читателей мыслей, чтобы придумать свою внутреннюю политику, – попытался я пошутить, – наше положение лучше, чем я представлял.