Что другие думают во мне

– Я уже иду по этому пути, и сейчас мне надо понять, кто пытается уничтожить меня, и дать ему бой. Для этого мы с вами разговариваем, разве нет?

Нет. Оставим это Мерав. Она заботится о том, что снаружи. Со мной разговаривают о том, что внутри.

– При всем уважении, и простите, прозвучит резко, но мне кажется, мы тратим наше время впустую.

Можно прожить целую жизнь и одержать много побед снаружи, но так и не навести порядок внутри, а комбинация внутреннего и внешнего – это… это совсем иное. Уж не думал ли ты, что я просто возьму и расскажу тебе сейчас, кто за вами охотится и как его победить?

– Эмм…

Нет, это как раз и было бы простым решением. Мы в осаде, наш враг неизвестен, но я здесь не для этого. Я тут затем, чтобы стало понятнее, кто с кем воюет и за что.

– Как я уже сказал, я всю жизнь занимаюсь тем, что пытаюсь это понять. И вы не дадите мне ответ за одну встречу.

Я не гуру. Я набор инструментов.

– Набор каких инструментов?

Есть простые, а есть сложные. Они нужны, чтобы уметь определять чужие мысли по их оттенку, научиться жить в мире, который пытается прорваться в тебя, понимать, когда ты – настоящий.

– Все, кто здесь находится, уже знают об этих «инструментах». А мы все равно прячемся по своим домам, в этом месте, на самом краю.

Уединение не гарантирует, что ты в нем настоящий, добровольное заточение – это не залог достижения правды, и бунт против чего-то не всегда является важным высказыванием. Наша внутренняя сущность состоит не только из отличий и границ.

– Наша внутренняя сущность состоит из ценностей, убеждений, желаний и того, что мы любим. К сожалению, мне нужно быть одному, чтобы найти это все. Можно не подсчитывать галочки, не рисовать границы, но какие-то линии все же должны быть очерчены.

Не совсем. Это лишь один из многих способов, который не всегда работает. Часто не у нас есть идеи или ценности, а мы есть у ценностей и идей. Мы подвержены им и принимаем их, принадлежим им, а не придумываем или производим их. Они всегда приходят извне и прилипают к нам.

– И как же определить, что именно движет нами изнутри?

Это не тот вопрос, на который можно ответить за день, не тот вопрос, на который можно ответить за тысячу дней, это вопрос, который меняет обличье, трансформирует, реагирует на твои решения, питается от тебя. Это проблема, которую надо заново решать каждый день, снова и снова.

– Нет, нет. Так только хуже. Так можно отчаяться.

Нет, не отчаяться. Я нарратив, который я рассказываю сам себе, и он строится на тех высказываниях, в которые я предпочитаю верить:

«Я не могу знать, кто я»;

«Борьба, которая не заканчивается, безнадежна и бессмысленна»;

«Мне надо все зафиксировать, чтобы понять».

Такие установки порождают убеждения, которые питают сами себя. Это не значит, что они верны. Это всего лишь нарратив. Если осознать это, то полдела сделано.

– О’кей, так как это сделать?

Я уже знаю ответ. Я тот, кто спрашивает, и тот, кто отвечает. А также тот, кто предпочитает не отвечать. Поэтому мы разговариваем вот так: один говорит, а другой думает, и оба ощущаются тобой как «я».

– Ну конечно, – судя по голосу, я разозлился, – и как же мне обрести этого дурацкого себя?

Ты не обретаешь себя, ты себя создаешь.

– Вы серьезно? И когда же, наконец, это произойдет? Когда?!

Сейчас. Никогда. Ты уже все понял.

– Что?

Глаз не видит себя. Человек может проникнуть взглядом до глубин, но не видит места, на котором стоит. Нам не остается ничего, кроме как верить и чувствовать. Остальное приложится.

Ярость охватила меня, и я заорал:

– Мне не нужны красивые фразочки от гуру! Мне нужно увидеть и понять! И все! Не поверить, а увидеть себя! В прямом смысле!

Хорошо.

Профессор Шапиро открыл глаза, и я вдруг увидел себя. Я видел себя, тяжело дышащего, усталого и злого, растерянного и запутавшегося, видел себя в гневе и смелого, непреклонного, хрупкого, видел себя спокойного и милого, старающегося понравиться, улыбчивого, видел себя полного и пустого, обрывочного и целостного, видел себя, как я замахал руками в воздухе, открыл дверь, выбежал наружу и захлопнул ее за собой.

Закрытая дверь вновь превратилась в одинокое зеленое, позолоченное закатом дерево, и я наблюдал его, пока не отошел на достаточное расстояние, пока снова не остался один. Передо мной была пятая лунка, позади огромный склад, и я чувствовал усталость, нескончаемую усталость во всем теле.

Я сел на землю, покрытую листвой, и понял, что тихо плачу, не от грусти или злобы, а от простого понимания, что в идеях профессора есть доля правды, ничтожно маленькая, ускользающая и прозрачная, которая на мгновение промелькнула, а потом растворилась и исчезла.

18

Я проснулся на земле, в нескольких метрах от края площадки для гольфа. Я не помнил, как заснул, помнил лишь, как прилег на землю и посмотрел на небо сквозь ветки деревьев. Я поднялся и резко сел, будто укушенный, потом прыжком встал на ноги и стряхнул с себя налипшие листья.