«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

«Увлечения» хватило ненадолго. Ге, оказывается, надо было еще пять лет жить по-новому, потом за пять лет пройти в своих картинах все круги земного ада.

Толстой однажды беседовал с Бирюковым о творчестве Ге.

– Все художники настоящие только потому художники, что им есть что писать, что они умеют писать и что у них есть способность писать и в то же время читать или смотреть и самым строгим судом судить себя. Вот этой способности, боюсь, у Николая Николаевича слишком много, она мешает ему делать для людей то, что им нужно.

Толстой сообщил Ге про эту беседу и добавил:

«Я говорю про евангельские картины. Кроме вас, никто не знает того содержания этих картин, которое у вас в сердце, кроме вас, никто не может их так выразить и никто не может их так написать. Пускай некоторые из них будут ниже того уровня, на котором стоят лучшие, пускай они будут недоделаны, но самые низкие по уровню будут все-таки большое и важное приобретение в настоящем искусстве и в настоящем единственном деле жизни».

Толстой знал в то время, что Ге бьется над «Распятием», что он, как график, иллюстрирует Евангелие. Про «Христа и Никодима» Толстой не знал.

В сердце у Ге и впрямь жило содержание его завтрашних картин – рисунки к Евангелию в этом убеждают. В «Христе и Никодиме» он попробовал новую, «живую форму». Получилось.

Нетрудно найти общее в поздней живописи Ге и его флорентийских «неудачах» – «Вестниках воскресения», «Христе в Гефсиманском саду». Но там – робкие попытки, там – надуманность, оттого что рука убегала вперед, оттого что мысль и сердце еще не созрели. Теперь содержание точно ложилось в форму. Но Ге не сразу приступил, выжидал. Он сам себя на несколько лет обогнал. А современники… Сколько ему доставалось и за трепаные формы, и за мазню, и за грубо намалеванные холсты. Сколько вынесено приговоров за несоответствие исполнения замыслу. Самые верные друзья из художников, и просто друзья, и Толстые, кроме Льва Николаевича, – все наперебой вспоминают, какие прекрасные замыслы были у Ге и как он не сумел их исполнить. Из мемуаров вырос даже эдакий призрачный двойник Ге – художник, который рассказывает свои картины лучше, чем их пишет.

Возражал Блок. Для него Ге – «совсем реалист». Живопись Ге «это – желание сразу передать впечатление криком краски».

Толстой в «Войне и мире», когда Наташа плясала у дядюшки после охоты, воскликнул: где, как, когда всосала в себя эта графинечка, воспитанная эмигранткой – француженкой, этот дух!

Где, как, когда живописец Ге, сидевший в глуши, вне «сферы искусства», занятый кладкой печей и разведением пчел, – где, как, когда всосал он в себя этот дух современного искусства, более прочувствованный завтрашним Блоком, чем сегодняшними друзьями-художниками, – дух современного искусства, который через десять и через пятнадцать лет заставлял обращаться к творчеству Ге художников и искусствоведов и который еще сегодня удивляет, волнует, будит мысль, вызывает споры.

Не в том ли секрет непременной «сегодняшности» живописи Ге, что он, сознательно или несознательно, пришел к тем же выводам, как и Треплев из чеховской «Чайки»: «Да, я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души». Но и эта мысль, поныне сегодняшняя, могла родиться в свое Время и на определенном этапе русского искусства. Ге раньше многих других ее принял, как и Чехов, – два художника, проверенных Завтрашним днем.

Пульс Времени не переставал биться в Ге.

В начале восьмидесятых годов он увидел на полтавском вокзале буфетчицу у большого шкафа, украшенного бутылками, вазами, склянками, закусками.

– Посмотрите, – воскликнул он. – Ведь это современная мадонна!

Вот как он видел!..

Незадолго перед тем Мане написал «Бар в Фоли-Бержер».

Фуга об одиночестве

Трудно сказать заранее, что послужит художнику импульсом для начала работы, толчком, который организует накопленный материал в замысел, искрой, которая воспламенит горючее.

Римский-Корсаков увидел в саду ярко-красные маки… Репин услышал музыку Римского-Корсакова… Композитора подтолкнул к творчеству цвет, живописца – звуки.

Толстого то дуга привлекла, брошенная на дороге, то знаменитый репейник, с которого начинается «Хаджи-Мурат».

…В конце 1887 года в Плиски приехал Павел Михайлович Третьяков. Осмотрел картины, которые оставались в мастерской художника. Купил для галереи «Христа в Гефсиманском саду».

Уже знаем, как Ге собрался перед отправкой покрыть картину лаком, потом захотел переписать ее, в конце концов написал новую картину – «Выход с Тайной вечери».

Нельзя недооценивать визита Третьякова. Наверно, это и была та самая искра. Значит, не все потеряли веру в возрождение Ге. Третьяков взял старую отвергнутую картину в свою галерею. Что ж, Ге покажет то новое, на что он способен!..