«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

В эти же дни он сдает дела по управлению соседским имением и – «теперь, как воробей, – свободен и счастлив».

Толстой в восторге: «Последнее письмо ваше доставило мне большую радость. Помогай вам Бог, дорогой и милый друг, хорошенько отряхнуть весь прах с ног своих, выйдя из этого столь властного, пока в нем сидишь, и столь ничтожного, смешного, когда из него выйдешь, соблазна собственности. Впрочем, напрасно я и говорю это: я по себе знаю, что вернуться к этому нельзя, а только удивляешься, как мог я так портить свою жизнь. Никакой соблазн не нарушает так любви к людям, как этот. – И как хорошо и счастливо у вас сложилось: и Анна Петровна довольна, и Петруша, и дорогой Колечка – ужасно доволен, и вы довольнее всех. Главное, не вмешивайтесь, а вообразите себе, что это не ваше было хозяйство, а мое. Я очень рад…»

Личная жертва ровным счетом ничего не изменила. Правда, Николай Николаевич говорил с этих пор, что ничего своего не имеет, близкие его из милости кормят и одевают. Жили по-прежнему одной семьей, любились, ссорились и мирились; жили на доход с имения, управление которым, хотя и не очень охотно, взял на себя Петр Николаевич. Николай Николаевич объяснял окрестным крестьянам, что он теперь имеет меньше, чем они, но для крестьян ничего не изменилось. Он остался для них тем же чудаковатым и добрым барином, как и прежде. Анна Петровна смеялась, что вот Николай Николаевич опростился донельзя, чтобы от крестьян не отличаться, а крестьяне его все равно отличают. Тем более что сын, Петр Николаевич, на хуторе не поселился и наезжал редко, – возиться с навозом и молотилками все равно продолжал отец. Он только писал теперь отчеты сыну и если ездил в Петербург, в Киев или Ясную Поляну, то считалось, что не на свои деньги ездит, а на сыновьи.

Нужно быть нечутким человеком, чтобы не понять фальшь такого положения. Но Ге был чуток. Через несколько лет, когда он в последний раз (и навсегда) найдет себя в искусстве, в живописи, он признается: «Прошлые два года мне стоили так дорого, что теперь приходится и отдуваться, – и то слава Богу, что работой могу закрыть образовавшуюся дыру».

Лев Николаевич говорил: чтобы вырезать и наложить заплату, надо знать размер дыры. Ге не знал размера дыры. После смерти Ге сыновья его будут враждовать. Петруша захочет продать имение, Колечка не пожелает покинуть свою хату; они будут зло и раздраженно упрекать друг друга, – братья.

Николаю Николаевичу и при жизни придется убедиться, что дыра больше, чем казалась, что заплату к ней не подобрать. До грустных дней, когда люди, близкие по духу, разочаровались в том, что он проповедовал, решили «расстричься», он дожил.

Но не дожил – и не дожил бы, наверное, протяни он лишний десяток лет, – до новых мыслей о переустройстве общества: метлу надо не по прутикам ломать – рубить. Впрочем, Ге был человек увлекающийся…

У семейного стола

…Морской дух не спешил возвращать жемчужину. «Уход» Ге не состоялся. Любви и добра не хватало в стенах собственного дома.

Писатели, которых Ге называл «учителями жизни» – Толстой, Достоевский, – любили рассказывать про жизнь семьи. Наблюдая одну, две ячейки, они открывали жизнь во всем улье.

Обитатели хутора Плиски за стол садились так: на одном конце – Николаи Николаевичи, старший и младший, племянница Зоя с мужем; на другом Анна Петровна с невесткой, Екатериной Ивановной, и Петр Николаевич, когда приезжал в имение.

Считалось, что рассаживаются по принципу – вегетарианцы и «мясоеды». Старший Николай Николаевич убежденным вегетарианцем не был, но, когда ел мясо, все равно оставался на своем конце стола.

Николай Николаевич младший, кажется, успокоился, пашет и косит, старается быть добрым. «Семейная моя жизнь очень хорошая. И жена хорошая, послушная и добрая женщина…» Он хочет быть довольным тем, что имеет. Лев Николаевич и отец в этом ему помогают. Колечка гостит у Толстых, отец посылает ему записку о том, что делается на хуторе: теленок весел и здоров, «овечка еще не окотилась». Колечка пишет в том же духе: он навестил князя Хилкова, последователя Толстого, но об этом расскажет по приезде, «пока же прошу только насчет теленка и овечки». Просит настоятельно, чтобы Гапка брала их на ночь в хату.

Колечка, кажется, пристроен наконец.

Несколько раньше, в пору отказа от собственности, Ге спешил обрадовать Толстых, писал Софье Андреевне: «Скажите милому Старику, что Колечку считают юным Иоанном около него. Это мне передала тетка – она от кого-то из глуши… это узнала. Меня это порадовало».

Анна Петровна сетовала, что вот Николая Николаевича крестьяне отличают, а сына Колечку и вправду принимают за своего.

Про отказ Николая Николаевича от собственности она писала Софье Андреевне: «Так тяжело для человека, у которого ничего нет, кроме семьи, не иметь и того скромного счастья, на которое имеет право самый обыденный и скромный человек. Что-то в вашей семье, да я знаю, как вы умеете все примирять и сглаживать, счастливица! У меня нет этого таланта».