Что гложет Гилберта Грейпа?

Он встает в ванне и требует полотенце. Протягиваю его единоличное, с лиловыми динозаврами, и он вытирает голову. Влезает в пижаму с Суперменом. На спине красные застежки для мантии; не дав ему запрыгнуть на верхнюю койку, я беру льняную салфетку и командую:

— Закрой глаза.

Хочу стереть присохшее к его подбородку арахисовое масло. Тру слишком усердно, и он пытается куснуть меня за руку.

— Прекрати, — говорю, но он не унимается.

Арни мчится вниз, и я слышу голос Эми:

— Не загораживай экран.

Потом вступает мама:

— Знаешь что, Арни? Мои желания скромны. Я только хочу дожить до твоего восемнадцатилетия. Неужели я прошу слишком многого?

На этот вопрос ответа от него не дождешься. Он даже отдаленно не интересуется ответами.

Вытираю руки маленьким полотенцем. Иду к себе в комнату, валюсь на кровать. Но почему-то мне не лежится: встаю, подхожу к окну, окидываю взглядом задний двор. Поскольку давно не было дождя, косить лужайку не приходилось уже с месяц. Это плюс. Сегодня трещат сверчки; соседская малышня играет в прятки; занимается новая луна. Посреди моего двора вспыхивает какой-то огонек. Странно. Горит примерно секунду и гаснет, следом вспыхивает другой. Первая мысль: светлячки. Прижимаюсь носом к противомоскитной сетке и вижу какую-то фигуру в черном. Зажигаю верхний свет. Та же последовательность: спичка чиркает, спичка горит, спичка гаснет. Крадусь вниз под песню Элвиса «I Can’t Help Falling in Love with You»[7]. Подбираюсь к гаражной двери, ощупью нахожу впотьмах фонарик, выскальзываю на задний двор.

— Алло, — говорю. — Кто здесь?

В ответ ни звука. Обшариваю двор — фонарик служит мне глазами. Направляюсь туда, где светились огоньки: хочу отыскать горелые спички. Никаких следов. Быстро обвожу весь двор фонариком. Не иначе как у меня глюки были. Выключаю фонарь и сажусь на качели.

Подвесил их Ларри много лет назад. Он меня раскачивал так, что я взлетал до небес.

Ночь затаилась: у меня аж волосы шевелятся. Я закручиваю веревки и даю им раскрутиться. Чем быстрее я раскручиваюсь, тем громче мой смех. Вращение замедляется. Смотрю на свой дом. По сравнению с другими он довольно живуч. Запускаю руки под футболку. Легонько провожу пальцами по соскам. С закрытыми глазами откидываюсь назад и ощущаю какое-то дуновение. Сейчас и Беверли (с блямбой) Рэмп сойдет. Улавливаю хохоток.

Раскрываю глаза, оборачиваюсь.

— Я тебя слышу, — говорю.

Перемещаюсь туда, где раньше стоял шест для игры в тетербол. Весь обращаюсь в слух, но слышу только сверчков. Иду к дому и едва не натыкаюсь на наш облезлый красный садовый стол. Поднимаю взгляд — и вижу теплое, лучистое сияние, исходящее из середины тракторного обода, который служит Арни песочницей.

Что-то странное творится у меня на заднем дворе.

Направляюсь к песочнице.

Разглядываю бортик и вижу свечу. Под ней — картонная тарелка с белой пластмассовой вилкой. На тарелке ломоть арбуза, сплошь облепленный черными муравьями. На песке округлым девчачьим почерком выведено послание:

Самое сладкое у меня внутри.

Часть третья

22

— Еду я, значит, и размышляю.

— Молодец.

— А размышляю я, — продолжает Такер, — насчет этих заявлений о приеме в «Бургер-барн»…

Это уже наутро. Мы с Такером устанавливаем в подвале опорную конструкцию. Приехав ко мне со своим красным ящиком для инструментов, он не умолкает ни на секунду:

— …и как бы, значит, раздобыть образец. Еду я, значит, на стройплощадку и вижу — та девчонка вышагивает. И что ты думаешь? Волохает этот, мм… как его… господи… ну этот…

— Арбуз.

— Точно! Подъезжаю я к ней, предлагаю…

— Такер, умоляю. Этот рассказ я уже слышал.

— Нет, ты меня только перебивал. И даже не подумал выслушать…

— Давай отложим разговор об этой девчонке.

— Снова бросаешь трубку, да? Вот прямо сейчас?

— Как я могу бросить трубку, если мы с тобой тут рядом? — (Это, кажется, приводит Такера в замешательство.) — Нам надо укрепить перекрытие, — продолжаю я, — чтобы спасти моржиху, у которой наверху лежбище.

Такер затыкает уши:

— Боже! Не говори так о своей матери! Твоя мать — крупнейшая фигура.

Я сижу и вычищаю грязь из-под ногтя на мизинце.

— Ты, — кричит, — изверг!

Меня так и подмывает сказать, что изверг — тот, кто не дает маме провалиться. Хочет умереть — пусть умирает. Как отец, который сумел сделать свой выбор.

— Я забуду, — говорит Такер, — что у нас произошла эта размолвка. Почему? Да потому, что у меня дела, похоже, налаживаются. В моей жизни наконец-то забрезжил свет. Эта девушка проехалась со мной в кабине! На моих подушках! Мне хотелось прокатиться туда-сюда по каждой улице, посигналить у каждого дома, чтобы жители этого города увидели меня с такой девушкой…

Я подбираю болт для нижней доски, а Такер на миг умолкает, затягивая крепежную скобу, которая будет удерживать самую важную верхнюю секцию. Как пить дать, эта божественная тишина продлится недолго.