Что гложет Гилберта Грейпа?

У автоматических дверей из динамиков доносится разжиженно-меланхоличный вариант «Let It Be»[11]. И я пытаюсь следовать советам песни. Но из головы не идет образ мистера Лэмсона. Ясное дело: мы с ним здесь пересеклись и обменялись взглядом, зная, что в итоге прогнулись и поцеловали-таки Америку в зад.

Я исчезаю из «Фудленда».

Дома ждет записка с указаниями для меня и Арни. Кладу торт в холодильник, где Эми как раз освободила для него место. Даже не разворачиваю. Арни все время пристает: «Что это? Что там такое?» — и я отвечаю: «Сюрприз». Делаю бутерброды с жареным сыром и наливаю братишке его любимое шоколадное молоко.

За едой вокруг его рта образуется желто-оранжевое сырное кольцо. А еще на той же физиономии оставили свой след соусы, желе, арахисовое масло, крошки картофельных чипсов и слоеного теста, все виды газировки, кетчупа и горчицы. Ни дать ни взять абстрактная живопись.

Мы с Арни смотрим телевизор. Около половины шестого вечера наши сестры погрузили маму в машину Эми. Их никто не видел, так как «нову» сперва загнали в гараж. До «Прелести Эндоры» они добрались к шести. Сейчас уже полдевятого, а их до сих пор нет. Без мамы дом совсем другой. Как будто с облегчением выдохнул.

Звонит телефон. Иду на кухню, снимаю трубку.

— Гилберт, торт у тебя? Точно?

— Да, Эми.

— Ну и как он? Не такой шикарный, как у меня, но хотя бы?..

— Большой. Красавец.

— Арни. Как там Арни?

— Смотрит телик, Эми. У него все супер. У Арни все замечательно.

— Ты не поверишь, что тут вытворяет Чарли. Она всерьез взяла маму в оборот. Это нечто неописуемое. Грязевая маска для лица, новая прическа, легкий макияж. У Дженис и Эллен все под контролем. Настоящий мастер-класс по визажу…

Я осматриваю кухню и вижу жалкие попытки навести в ней порядок. Жирные поверхности, пожелтевший пол. Где красота? В гостиной Арни пулеметом переключает каналы. Можно было бы рассказать Эми про встречу с мистером Лэмсоном в «Фудленде», а еще про новшество Дейва Аллена. Надо будет рассказать. Пусть знает, какой у меня был тяжелый день, сколько переживаний навалилось. Но в голосе Эми есть ритм, напор, и я не решаюсь ее прервать.

Перед тем как повесить трубку, она пропевает:

— Если искупаешь Арни, буду век тебе верна.

— Господи, Эми. Только не пой.

— Лишь бы он был чистым.

— Ладно. Главное, не пой.

Вешаю трубку.

— Гилберт, а что там в холодильнике? Что это за штука?

— Там сюрприз для Арни, вот что.

— Ого.

Арни сидит в мамином кресле. Сунул в рот сигарету, причем фильтром наружу — изображает курильщика.

— Это вредно.

— Что?

— Курить. Курить вредно.

— Но ты же куришь.

— А каков результат — сам видишь.

— Ага.

Выключаю телевизор. Все равно смотреть нечего. После триумфа Лэнса ни телевизор, ни я уже не будут прежними.

— Гилберт.

— Что, Арни?

— Ты тянешься вниз?

— Определенно.

Арни шевелит пальцами ног и пятикратной скороговоркой бормочет:

— Гилберт унижается.

52

Позднее раздается стук в дверь.

— Кто там? — спрашиваю из-за сетчатой двери. — Кто та-а-а-ам?

Включаю свет на крыльце. Легкий ветерок приносит какой-то парфюмерный запах.

— Не прячься.

Она высовывается из-за вечнозеленого куста.

— Ну, — говорю. — Какие-то проблемы?

В моем голосе звучат скептические, финальные ноты, но девчонка из Мичигана этого не замечает. Жестом зовет меня выйти.

— Еще чего.

— Выходи. У меня для тебя кое-что есть.

— Вранье.

— Выйди, сам увидишь.

Из нашего дома на Бекки падает свет; в игре теней у нее ангельский вид. Она вновь машет своей мягкой ладонью; выплываю на крыльцо, останавливаюсь.

— У меня, — говорит, — приготовлен для тебя подарок.

Обвожу глазами излюбленный куст Арни, потом старый платан, вечнозеленые хвойники вдоль улицы:

— Не вижу.

— Минутку, — говорит она, исчезая за домом.

Стою на крыльце, жду. Я, Гилберт Грейп. Двадцати четырех лет от роду. Жизнь моя не движется в удовлетворительном направлении. Что и подтверждается этой сценой.

— Закрой глаза, — с расстояния требует Бекки.

— Еще не хватало. Нафиг надо?

— Это займет не больше секунды. Пожалуйста, Гилберт.

Без всякой разумной причины зажмуриваюсь.

— Закрыл, — говорю.

Слышу топоток, хруст ветки, нечто приближается, даже мурашки по спине бегут.

— Сейчас, — говорю, — буду смотреть.

— Рано еще.

Чувствую теплый прилив энергии, тело обволакивает жар. Должно быть, она совсем рядом. Я шепчу:

— Что ты делаешь?

Чувствую, как она кладет руку мне на лоб. Пальцы ее касаются моих висков, а затем легко скользят по плечам. Чувствую, как этот согревающий жар пульсирует в каждой жилке.

— Что же ты со мной делаешь?

Я жду ответа, и Бекки говорит:

— Можешь открыть глаза.

Сначала все расплывается. Потом на расстоянии ладони вижу лицо. Тонкие усики, ранние морщины. На лице застыл испуг. Мои губы складываются в нервную полуулыбку, и на этом лице тоже возникает полуулыбка. Боковым зрением вижу: Бекки держит передо мной большое круглое зеркало, а значит, лицо — мое собственное.

— Смотри. Видишь, о чем я? Видишь ненависть?

Хотел было ответить «нет», но слышу из-за спины вопль Арни:

— Гилберт! Гилберт!

Сдвигаю голову, чтобы увидеть его в зеркале. Арни стоит в дверях. От подбородка до носа перемазан кремом.