Что касается

Весь мир ты отторгать привыкла.
Меня, забывшись, привлекла.
Ты памятник себе воздвигла.
К его подножью привела
меня заросшая тропинка.
Уж осень. Зябко на ветру
дрожит засохшая травинка,
склоняясь к твоему бедру.
Кругом холодный дождик сеет,
и нагота твоя белеет
на постаменте средь кустов
полунагого бересклета.
Твои глаза застыли слепо
среди живых его зрачков,—
упёрлись окнами пустот
в скелет разрушенного лета,
в его прорехах ты за ним
вплотную следуешь, как эхо…

Когда-нибудь мы вспомним это,
и не поверится самим.

«На поляну бросил берёзовый июнь...»

На поляну бросил берёзовый июнь
моего растерзанного разума изюм.
Я лежу в больнице посреди лесов,
на поляне птицы водят выводки птенцов.

Водят их и поят изумрудною росой,
а мои изюминки обходят стороной:
«Не учитесь, детки, эти ягодки клевать,
а не то вовеки не будете летать.

И от изумленья, прежде чем вспорхнуть,
вспоминать начнёте все загадки наизусть.—
Будете всё думать, зачем да почему
Боженька устроил такую чехарду…»

«Выступает рыхлый рельеф лица...»

Выступает рыхлый рельеф лица
в собрании лунных теней.
Он что-то бормочет, сходя с крыльца
в оттепель, тьму, метель.

Вот пути перепутались в саду,
и ключи поблескивают в снегу.
«Так что ты учти, ты имей в виду —
отпусти, не то убегу».

Перевыпукло кругло большое «О»
ползёт, как пузырь изо рта.
С тихим вздохом лопнуло его тепло,
и вопрос повис до утра

на рябине среди терпких кистей
в белых шапках снега, – и что теперь? —
И ныряет, закрыв за собою дверь,
в оттепель, тьму, метель.

«Когда смутятся очертанья...»

[фрагмент поэмы «Нескончаемые сетования»]

Когда смутятся очертанья
ближайших пригородных зон,
усталый ум, едва читая,
уйдёт за тонкий горизонт
строки…
И тут от поворота
тропинка поведёт в овраг.
Отрава – белая atropa —
раскинет в дебре аромат…

И я не знаю, что тогда. —
Не понимаю знаков смеха
и страха. Возгласов добра
не помню и не вижу эха.
Не осязаю вкуса зла. —

Письмо Татьяны предо мною…

Сползаю в яму бреда Молли
и лома древом вью сполза —

«Туман черёмуху укрыл...»

Туман черёмуху укрыл
под насыпью внизу.
Набоков в тамбуре курил,
вздыхая на звезду.

В недвижном поезде все спят.
Лишь где-то невзначай
из туалета водопад
на шпалы прожурчал.

Там стукнула о стенку дверь,
на полку кто-то влез.
И вот бесшумно, словно тень,
пошёл, поплыл экспресс.

Уже, качаясь, шлёт привет
покинутым лугам,
где стелется и вслед плывёт
сиреневый туман.

Лодья