Что мне сказать тебе, Мария-Анна

– В инквизиционных трибуналах Кастилии эту веревочку прозвали "голос разума", – он показал кусок тугой бечевки с завязанной на ней дюжиной узлов. Присовокупив к ней прямую, длиной в фут палочку, сказал: – С помощью этих нехитрых инструментов голос разума услышали многие евреи и мавры. Ну и прочие… гхм, еретики. А это обсидиановый нож, весьма примечательная вещь, сеньор, именно такими безбожники ацтеки вырезали сердца у несчастных жертв в своём проклятом Теночтитлане, пока отважный Эрнан Кортес не прекратил эти зверства и не избавил мир от этих нечестивцев. Обсидиан, умело обтесанный, режет невероятно тонко, тоньше волоса, если края раны свести вместе и подержать четверть часа, рана затянется. А вот в этой баночке кайенский перец – драгоценнейшая субстанция, вот эта склянка, клянусь богом, стоит не меньше 15 дублонов. Так вот если рассечь кожу обсидианом, аккуратно вложить туда перец, свести края и крепко замотать, рана затянется, тогда как жгучая боль никуда не денется. Её источник останется внутри тела и будет причинять совершенно немыслимые страдания, просто-таки адовы муки. Дикари в Новом Свете так развлекались со своими врагами. Пленного заправляли перцем и привязывали к дереву. Несчастный сходил с ума от боли, а заодно и бесконечного зуда, превращаясь в жалкое воющее животное, и если не умирал от разрыва сердца, дикари забивали его палками, устав слушать его крики.

Хорхе замолчал, разглядывая разложенные на столе предметы. Приняв какое-то решение, он направился к Гуго. Достав наваху и разложив её, он ловко рассек камзол и рубаху на левом плече Гуго. Оголив часть руки своей жертвы, он замер с любопытством разглядывая бесформенные блямбы-шрамы на руке Гуго.

– От чего это у вас? – Спросил он.

Гуго ничего не ответил, глядя в пустоту перед собой.

– Вот это ожоги, а вот этот точно от щипцов. Кто это сделал?

Гуго холодно посмотрел на испанца.

– Ещё один лекарь, пытался исцелить мою душу от греха.

– И что, ему удалось? – улыбнулся Хорхе.

– Ему не дали закончить, доблестный протиктор королевы Марии-Анны разрубил ему шею.

Хорхе выпрямился, внимательно глядя на своего подопечного.

– Всё еще не желаете сообщить мне местонахождение мальчика?

Гуго отрицательно покачал головой. Хорхе задумчиво разглядывал его.

– Пожалуй начнем с "голоса разума", – сказал он.

Убрав наваху, он принес веревку с узлами и достаточно плотно завязал её вокруг головы Гуго. После чего, на его затылке вставил деревянный стержень между черепом и веревкой.

– Ей-богу, сеньор, лучше бы вы сказали то что от вас требуется, – посоветовал Хорхе вполне искренне, – иначе вас ждет тяжелая ночь.

– Я подумаю, – тихо ответил Гуго.

– Подумайте, – сказал Хорхе и начал поворачивать стержень в вертикальной плоскости, натягивая веревку.

Почувствовав как по окружности ему сдавливает голову, Гуго подумал: "Прости меня, Роберт…"

Через секунду дверь распахнулась и в комнату стремительно вошла Мария-Анна и за ней Ольмерик.

Увидев происходящее, королева застыла на месте. На её побледневшем лице отчетливо читался страх. Хорхе опомнился первым, он повернул стержень обратно, ослабляя удавку и вынул его из петли.

– Ваше Величество? – вполне сохраняя самообладание, произнес он.

Мария-Анна открыла рот, вдохнула и наконец сказала:

– Мэтр, можете быть свободны. Ступайте к себе. Завтра утром… с вами всё решат. Ступайте.

Хорхе деловито поклонился, снял веревку с головы Гуго, очень быстро собрал свои вещи и вышел.

Мария-Анна глубоко вздохнула.

– Ольмерик, развяжи его.

Протиктор, не мудрствуя лукаво, перерезал ножом путы пленника и отступил к стене.

– Выйди.

Он вышел и закрыл дверь.

Гуго медленно убрал с себя перерезанные веревки, потер запястья и поднялся. Мария-Анна неотрывно глядела в него. Он казался очень уставшим. Худой, сутулый, с изможденным лицом и растрепанными волосами, где было уже предостаточно седины, с большими как у ребенка глазами, которые сейчас были словно пусты, с распоротым левым рукавом камзола и сорочки, он выглядел несчастным. Мария-Анна смотрела на него и сердце её теснила тоска какой-то неодолимой безысходности. В кого превратился тот мужчина, с которым она так сладко заигрывала пятнадцать лет назад на узкой дороге сквозь волшебное сиреневое поле лаванды. Или наверно в кого она его превратила. Из её глаз потекли слезы, нос опять заложило, она шмыгала им и понимала, что выглядит сейчас глупо, очень глупо, так глупо перед этим человеком.

– Ты плачешь? – Медленно проговорил он, словно не мог в это поверить.

Она начала вытирать ладонями под глазами.

– Ты плачешь, – повторил он.

– Плачу. Потому что… потому что я ненавижу тебя. Ты единственный мужчина в моей жизни, который заставлял меня плакать.

Наконец она как-то успокоилась, слезы утихли, она сделала пару шагов вперед, приблизившись к нему.

– То что произошло здесь это… недоразумение. Я не хотела этого. Пожалуйста, пойми это.

Он кивнул, показывая, что понимает.

– Надеюсь, что этот испанец, что он…

– Всё в порядке. Он ничего мне не сделал. Только говорил со мной. Рассказывал о Новом Свете.