Что-нибудь такое

Пока Витька читал записку, Валентина одним махом перешагнула класс и подскочила к нашей парте. Что называется, спиной почувствовала, что про нее. Наверное, давно себя сволочью мнила… Я успела скомкать записку и сжать в кулаке. Валентина требовала отдать записку, но я не отдавала. Тогда она стала насильно разжимать мой кулак и разжала. В этот момент Витька выхватил у нее записку из рук, кинул в рот и съел. Валентина стояла красная и орала: «Вон из класса и родителей в школу!»

Мы с Витькой с радостью выскочили в коридор. Он спросил: «Твои родители придут?» Я сказала, что нет. Что моего папу уже год вызывают в школу за то, что я не приношу кал, так он и то не приходит… Витька засмеялся и спросил: «А че ты кал не приносишь? Я принес!»

Через три года Витька понял, почему его дразнили членом. И сменил фамилию на материнскую… Но все годы не мог забыть издевательств. И как-то грустно у него сложилась жизнь. Рано умер, почти сразу после выпуска.

Витька, я тебя помню. Как ты мою записку съел. Помню.

Всё для тебя

И вот мы сидим с подругой в армянском кафе, и она мне дарит суперблендер. Теперь я буду, просто обязана и должна, делать фаршированную рыбу и всякие котлеты. Потому что немым укором будет стоять этот блендер и сообщать мне, что я плохая хозяйка.

А блендер подруга подарила мне на день рождения, который был полгода назад. Все нам недосуг встретиться было. Но это как раз хорошо. Потому что чувство вины у подруги росло все эти полгода в геометрической прогрессии и повлияло на количество и качество подарков. Она не только блендер подарила, да еще какой, а много еще всего, и еще какого.

Потом мы выпили по бокалу вина, и, понизив голос, подруга распоясалась и призналась мне, что любит иногда под настроение послушать песни и певцов, за которых исключают из приличного общества и не жмут больше не только руки. А я совсем тихо сказала… о ужас… что я по-прежнему, если слышу «Ласковый май» с их белыми розами и беззащитными шипами или песню Амирамова «Молодая», то делаю громче и чувствую, что моя душа полностью растворяется в этих ужасных песнях. Тогда подруга, на всякий случай оглядываясь, сообщает, что они как-то с мужем, доктором наук, читающим лекции в Оксфорде, два часа лежали и смотрели концерт «Радио Шансон». Признавшись в этом, подруга заказывает еще бокал вина и тут же от ужаса выпивает. Я тогда заказываю тоже и, отхлебнув и набравшись духу, признаюсь, что мне ужасно нравится дурацкая песня Кати Лель «…мой мармеладный, я не права». И что-то там потом в припеве про джага-джага. Очень нравится песня эта и как ее Катя поет – особенно.

Потом мы почти шепотом, обалдев от собственной смелости, признаемся друг другу, что когда моем посуду, то любим слушать Стаса Михайлова, вот эту – «…для тебя рассветы и туманы» и что-то там… та-та-та-там… и опять – «…для тебя!».

Мы обе понимаем, что завтра нам будет стыдно, но пока нам хорошо, мы признались друг другу в самом страшном. В том, в чем многие боятся даже самому себе признаться. И так и живут как-то, худо-бедно.

И вдруг я вспоминаю, что сама Дуня Смирнова, сама утонченная и беспощадная в своей утонченности Дуня, да, та самая учительница «Школы злословия», завуч практически, тоже как-то призналась… как на духу… не знаю, с вином или без… что ничего с собой поделать не может, но берет ее за душу одна ужасная песня – «Ах, какая женщина, мне б такую».

И я говорю об этом подруге, а она расширяет зрачки и говорит: «Дуня?! Смирнова?!»

И на радостях и от облегчения дарит мне еще один подарок. «Для тебя, все для тебя, – говорит радостно. – Весь мир для тебя!» А потом просто начинает это петь. И даже еще лучше, чем Стас Михайлов.

А вот решили

«И вообще, мы через месяц уезжаем из России! Да. Навсегда. Точно и бесповоротно… А вот решили. Да. Нет, сомнений больше никаких».

Женщина была энергична и говорила так же. Кому-то в телефон. И меня пронзило что-то такое беспросветное и непоправимое, как будто я знала эту женщину очень близко и больше никогда не увижу. И представила я отъезжающий от платформы поезд или взмывающий лайнер, уносящий ее от России навсегда и бесповоротно… И других бесповоротных и отчаявшихся, что никогда, думают они, не будут счастливы здесь и их дети тоже. И так жаль мне стало всех людей, которые хотят успеть быть счастливыми, потому что умрут все равно… И что им так много надо для счастья в этой быстрой жизни.

А мне нужно, чтобы разрывало от нежности к другому… Чтобы задохнуться от нее. Все равно в какой стране.

Люся

Вчера я прочитала пронзительную историю про еврейских детей, которых прятали в польском монастыре под Краковом во время войны. Родители, которых отправляли на смерть, и они об этом знали, успевали забежать в монастырь и оставить там детей, спрятать.

Потом уже, после войны, в монастырь приехали евреи-кибуцники, чтобы забрать своих. Но польский монах ответил, что дети уже давно здесь все его и они не найдут своих еврейских детишек среди остальных, самых разных монастырских детей… И тогда под сводами монастыря раздалась молитва.