Что-нибудь такое

«Посидите несколько месяцев корректором, даже меньше, потом редактором возьму, ждем, что место скоро освободится», – сказал он мне. В корректорской, после чопорной Эстонии, где каждый ест свой красиво завернутый бутерброд в обед и рассчитывается до копейки за булочку, которой ты угостила, в нашей корректорской была просто семья из разных народов.

Кореянка и хохотушка Ольга, которая угощала всех корейскими острыми домашними заготовками.

Уйгурка Ася, молчаливая, худая, длинная, но очень добрая. Приносила уйгурские манты с тыквой, баловала нас часто. И татарка Райка, тоже на общий стол выкладывала свои татарские блюда.

Райка сидела в своем углу и все время мерзла, хотя было лето и была жара.

Есть люди, которые мерзнут всю жизнь, им как будто холодно жить.

Райка поэтому попивала каждый день, дома, после работы, и приходила утром помятая, с запашком и невыспавшимися синяками, садилась в свой угол, нет, сначала шла курить, она много курила, потом садилась в свой угол и начинала корректуру. Корректор была прекрасный.

У Райки было потрясающее чувство юмора, редкое, и она на каждое мое слово хохотала, по нарастающей. Я любила ее смех.

Смеялась она хрипло, много курила и пила, как я уже говорила, часто.

Обожала своих детей, их было трое, а мужа не было, не знаю, не помню, что с ним там было. Жили очень бедно. Дети ее тоже очень любили, и рассказывают, что когда она умерла, то были безутешны и до сих пор плачут. В общем, Райка, не Рая, и уж никак не Раиса.

Наконец меня перевели в редакторы, но пока я оставалась в корректорской. Рабочее место пока было там. Весть о моем редакторстве разнеслась по издательству, как чернобыльское облако. И Райка перестала со мной разговаривать, просто не замечала. Сидела в своем уголке, тихо поеживалась и часто выходила курить с больно уж прямой спиной, особенно когда мимо моего стола шла.

Зарплата редактора была неплохая, хорошая даже очень, с корректорской не сравнить.

Оказалось, что все, за спиной, считали меня любовницей директора, мы с ним были одной национальности, и вот он продвинул свою, а татарку Райку с тремя детьми и без мужа, сто лет уже корректором просидевшую, не продвигал.

Какая любовница! Вы с ума посходили… Он же прекрасный семьянин, вельможа наш, такие – все прекрасные мужья, и вообще. Он коммунист! Какая к чертям любовница! Совсем не мой герой, совсем.

В общем, обиделась Райка, не разговаривает, спину выпрямляет, как только мимо моего стола курить выходит… Не с кем стало смеяться. А смеялась она всегда впопад и заразительно. Не переубедила я никого. Все равно любовницей считали. Свою продвинул, шептались. Смех…

Ну, пусть.

И вдруг наш вельможа отодвигает в очереди на квартиру, тогда очереди были, списки на получение квартир, простую рабочую типографии и отдает эту квартиру своей родной дочке, которая вообще к издательству отношения не имела, а только к его директору. Издательство зашумело.

Инициативная группа собрала всех и вельможу пригласила. И ту рабочую типографии, у которой квартиру забрали для вельможной доченьки.

Люди выступали, потом к трибуне, тогда везде были трибуны, пошла я. Беспартийная. А собрание было партийное.

Я сказала все, что хотела, ему, своему как бы любовнику. Потом мне звонили домой и говорили, что в зале была такая трепетная тишина, и я говорила «трепетно», и все поняли, что нет, любовнику такое и так не скажешь, нет.

И на следующий день Райка со мной снова стала разговаривать и смеяться.

Если честно, я ее любила, даже когда она что-то там себе напридумала и стала меня игнорировать.

Прокуренная, зябкая, в мятой коричневой юбке одной и той же, но такая отзывчивая на тонкую шутку, так по-детски отзывчивая, очень щедрая и непутевая. Зяблик такой.

– Прости меня, – сказала Райка, – что я вот так, с тобой… Простишь? – Она подошла к моему столу.

– Не морочь голову, пошли покурим, – ответила я.

Она облегченно вытащила сигарету и спросила:

– Тебе взять?

Не так давно мне рассказали, что Райка умерла, и пятидесяти не было.

Дети до сих пор оплакивают, уже взрослые, своего любимого зяблика. И не винят, что их недолюбили, недокормили и недодали. Только оплакивают.

Почему-то я не удивилась, что Райка так рано умерла. Совсем озябла, наверное, от такой жизни. И околела.

И упала с ветки, на которой вечно кому-то места не хватает.

Неравный обмен

Всем, кто пожелал и будет желать мне здоровья и благополучного исхода, – бесконечно благодарна.

А что я могу в ответ? Только писать. Хотя это по большому счету неравный обмен.

Пока же сдаю сто сорок пять анализов по списку. И откуда в одном человеке столько анализов, умора просто.

Утром я шла в поликлинику и думала, что только какой-нибудь всадник совсем без головы в нашей стране не станет писателем. Любой станет.

Не то что в Америке, где вообще писать не о чем. Только хау а ю, файн и олрайт. И ноу проблем.

А у на-а-ас…