Что они несли с собой

Тут Джордженсон, наконец, сорвался с места. Он издал кроткий, низкий вскрик — даже не вскрик, а скулеж, затем сиганул в сторону и замер у груды мешков с песком, засел там, прижимая к себе винтовку.

— Вот так, — шепнул я. — Теперь ты понял.

Я мог читать его мысли. Я был там с ним. Вместе мы осознали, что такое ужас: ты уже не человек, ты — тень, ты выскальзываешь из собственной кожи, точно линяешь, сбрасываешь с себя свою историю и свое будущее, оставляешь позади всё, чем когда-либо был или хотел быть, или во что верил. Ты знаешь, что умрешь. Это не кино, и ты не герой, и ты можешь только поскуливать и ждать.

Теперь у нас было нечто общее.

Он был мне близок. Это не было сочувствием, просто близость. Его силуэт явственно выделялся на фоне горящих сигнальных ракет.

* * *

В темноте у моего барака ничего нельзя было разглядеть, за исключением горящего взора Эйзра.

— Хватит, — сказал я.

— Ага, как же.

— Серьезно.

Эйзр чуть растянул узкие губы.

— Серьезно? — переспросил он. — Для меня это чересчур серьезно… Я здесь главный игрок.

Когда он улыбнулся снова, я понял, что это безнадежно, но все равно попытался. Я сказал ему, что мы сравняли счет. Мы свое доказали, нет нужды добивать.

Эйзр уставился на меня.

— Бедный, бедный мальчик, — произнес он. Остальное было в его интонации и горящем взоре.

* * *

За час до рассвета мы приступили к последней фазе. Командовал теперь Эйзр. Я тащился за ним, думая, а вдруг сумею его придержать.

— Не принимай это на свой счет, — весело сказал Эйзр. — Есть у меня, знаешь ли, такой изъян: люблю доводить дело до конца.

Я не глядел на него. Когда мы подходили к периметру, Эйзр положил мне руку на плечо, подталкивая к груде валунов. Опустившись на колено, он осмотрел веревки и сигнальные ракеты, кивнул самому себе, бросил взор на бункер Джордженсона, снова кивнул, потом снял каску и на нее сел.

Он опять улыбался.

— Хочешь скажу кое-что? — задумчиво спросил он. — По ночам в джунглях я практически чувствую себя вновь ребенком. Опыт Вьетнама. Речь о том, что я люблю это дерьмо, черт побери.

— Давай просто…

— Шшш…

Эйзр приложил палец к губам. Он все еще улыбался, почти по-доброму.

— Ты же сам этого хотел, — сказал он. — Тебе же нравится играть в войнушку, верно? Это она и есть. Маленькая игра в войнушку на заднем дворе. Готов поклясться, навевает воспоминания — про счастливые солдатские деньки. Вот только теперь ты бывший. Типчик из Американского легиона,[84] из тех ребят, что любят нацепить красивую форму и отправиться в ней поиграть. Жалкие придурки. На твоем месте я бы предпочел, чтобы мне по-настоящему отстрелили задницу.

Губы у меня стали как восковые, как мыльный камень.

— Пойдем, — сказал я. — Просто уйдем.

— Жалкий придурок.

— Господи, Эйзр!

Он похлопал меня по щеке.

— Откровенно жалкий, — произнес он.

Мы выждали еще десять минут. Ближе к рассвету стало холодно. И сыро. Сидя на корточках, я чувствовал, как становлюсь полым и хрупким, словно вот-вот протянется вдруг рука и сомнет меня, как елочную игрушку. То же самое я испытал на Сонг Тра Бонг. Точно я утрачиваю себя, точно всё из меня высыпается. Я вспомнил, как пуля, входя в меня, издала слабый, чавкающий звук. И как долгое время лежал, слушая журчанье реки, автоматные очереди и голоса, как я все время звал санитара и как никто не шел, и как я наконец протянул руку и коснулся отверстия. Кровь была теплой, такой же, как вода, в которой моют посуду. Я ощущал, как мои штаны ей наполняются. Столько крови, я совершенно опустею…

На некоторое время я отключился, а когда очнулся, оказалось, что бой сместился ниже по реке. Из меня еще сочилась жидкость. Я спросил себя, где же Крыс Кайли, но Крыс Кайли был в Японии. Где-то справа от меня стреляли из винтовок и кто-то орал, вот только всё это уже не было реальным. Я уловил запах собственной смерти. Пуля вошла под острым углом, раздробив бедро и прямую кишку. От вони я дернулся в сторону. Извернувшись, я зажал рану ладонью, постарался ее заткнуть. «Я истекаю кровью, я до смерти истеку», — думал я. Как сказочный джинн, вылетающий из бутылки, как облако газа, я поднимался ввысь из собственного тела. Я был наполовину внутри, наполовину снаружи. Часть меня еще лежала на земле, моя плоть, но я был еще и джинном, который смотрел на нее, бормоча: «Там, там…» — вот от чего я начал вопить. Просто ничего не мог с собой поделать.

Когда Бобби Джордженсон до меня добрался, я уже провалился в шок. Я мог лишь кричать. Я сжал и сдавил рану, стараясь не дать вытечь всей моей крови, но от этого стало только хуже. Джордженсон мне врезал и велел заткнуться. «Шок», — понял я. Я постарался ему это сказать. Я попытался произнести слово «шок», но язык никак не слушался. Джордженсон меня перевернул и вдавил колено мне в спину, прижимая меня к земле, а я все жаждал сказать: «Шок, слышишь? Нужно средство от шока». Я был в сознании… всё было ясным… но язык отказывался повиноваться…

Потом я опять забылся.