Что они несли с собой

Когда я пришел в себя, Джордженсон ножом срезал с меня штаны. Он вколол мне морфий, что меня напугало, и я что-то выкрикнул и попытался отползти, но он все придавливал меня к земле. Но это был уже не Джордженсон… это был джинн… он мне улыбался и подмигивал, и я не мог его стряхнуть. А дальше всё стало точно в замедленной съемке. Из-за морфия, полагаю. Я сосредоточился на новеньких ботинках Джордженсона, затем на камешке, чуть позже на собственном лице, которое парило высоко надо мной. Вероятно, это последнее, что я увижу в жизни…

Я не мог отвести взгляд. Это было завораживающее зрелище.

Сейчас, в темноте, вступал в свои права мир призраков…

— Эй, ты не спишь? — спросил Эйзр.

Я помотал головой.

У шестого бункера все было тихо. Сам бункер казался заброшенным.

Ухмыльнувшись, Эйзр взялся за веревки. Началось все почти как слабый ветерок, как вздох. Я обхватил себя руками. Я смотрел, как Эйзр наклоняется и зажигает первую сигнальную ракету.

«Пожалуйста», — едва не произнес я, но слово почему-то застряло у меня в горле, и, подняв глаза, я проследил взглядом ракету над бункером Джордженсона. Она взорвалась почти без звука — просто смазанная красная вспышка.

В темноте раздалось тихое поскуливание. Поначалу я решил, что это Джордженсон.

— Пожалуйста… — сказал я.

Я подавился словом, стиснул зубы, сжал руки. Меня била дрожь.

Еще дважды, уже быстрее Эйзр поджигал ракеты. В какой-то момент он повернулся ко мне и поднял брови.

— Тимми, Тимми, — сказал он. — Ну ты и придурок.

Я согласился.

Я хотел что-нибудь сделать, чтобы остановить Эйзра, но только скорчился и смотрел, как он выбирает гранату со слезоточивым газом, вырывает чеку, выпрямляется и бросает. Облачко газа отчасти закрыло от меня шестой бункер. Даже на расстоянии тридцати метров я ощутил вкус и запах.

— Господи Боже, не надо! — выдохнул я, но Эйзр швырнул еще одну, подождал шипенья, потом перебрался к веревке, которую мы пока не использовали.

Это была моя коронная задумка. Я сам все смастерил: выкрасил белым мешок с песком, установил систему противовесов.

Эйзр быстро дернул за веревку, и прямо перед шестым бункером поднялся белый мешок и завис в туманных клочьях газа.

Джордженсон начал палить. Сначала один выстрел: красная трассирующая пуля ударила в мешок.

— У-ух! — восхитился Эйзр.

Что-то бормоча себе под нос, Эйзр швырнул последнюю газовую гранату, запустил еще одну ракету, потом схватил веревку и заставил белый мешок плясать и вертеться.

— У-ух! — распевал он. — Раз, два, три, четыре, пять, мы пришли тебя пугать.

Бобби Джордженсон, наверное, слетел с катушек. Тихо, сохраняя достоинство, он встал, прицелился и еще раз выстрелил в мешок с песком. Я видел его профиль на фоне красных вспышек. Лицо у него казалось расслабленным. Еще несколько секунд он смотрел в темноту, будто решая что-то для себя, затем покачал головой и зашагал к периметру. Спина у него была прямая, он не пригибался, не извивался, не полз. Он шел прямо. Он двигался со своего рода изяществом. Дойдя до мешка, Джордженсон остановился, повернулся и выкрикнул мое имя, потом поднес дуло винтовки к белому мешку.

— О’Брайен! — завопил он и выстрелил.

Эйзр уронил веревку.

— Что ж, — пробормотал он. — Шоу окончено.

Он посмотрел на меня сверху вниз со смесью презренья и жалости. И секунду спустя покачал головой.

— Вот что я тебе скажу, старик. Ты жалкий, просто жалкий придурок.

Меня била дрожь. Я сидел, обхватив себя руками, и раскачивался из стороны в сторону, но не мог отменить случившегося.

— Омерзительно, — произнес Эйзр. — Самый жалкий долбаный псих, какого я только видел.

Он посмотрел на Джордженсона, потом на меня. Взгляд у него был холодный, как камень. Он сделал шаг, точно собирался помочь мне встать. Но остановился. Будто вспомнив о чем-то, он замахнулся и ударил меня ногой по голове.

— Жалкий придурок, — пробормотал он и отправился спать.

* * *

— Пустяк, — сказал я Джордженсону. — Не тронь.

Но он отвел меня вниз в бункер и полотенцем прочистил глубокую ссадину у меня на лбу. Не так уж на самом деле было скверно. У меня кружилась голова, но я старался не подавать виду.

Уже почти рассвело. Какое-то время мы оба молчали.

— Так-так, — сказал он наконец.

— Ага.

Мы пожали друг другу руки. Ни один из нас особых чувств в этот жест не вложил и в глаза другому не посмотрел.

Джордженсон указал на простреленный мешок.

— Удачная задумка, — заметил он. — Я едва не… — Он осекся и, прищурившись, глянул на восток, где небо над рисовыми полями уже начало обретать краски. — И вообще драматический эффект недурен. Тебе, возможно, в кино следует податься или еще куда.

Я кивнул.

— Тоже мысль.

— Новый Хичкок. «Птицы». Видел фильм?

— Страшный, — сказал я.

Мы еще посидели, потом я попытался встать, вот только голова у меня еще кружилась, и я покачнулся. Протянув руку, Джордженсон меня поддержал.

— Теперь мы квиты? — спросил он.

— В общем и целом.