Что осталось от меня — твое

Мне потребовалось время, чтобы переварить услышанное. Теперь я видела дедушку совсем иными глазами: ни его авторитет, ни профессиональный опыт не помогли, ему не удалось повлиять на исход дела и пришлось оказаться в роли «исключенной стороны». И все же, как ни жаль мне было дедушку и как ни велика была наша потеря, возникшее у меня желание пересилило остальные чувства.

— Где он? — спросила я.

— Сумико, не глупи!

— Я хочу встретиться с ним.

— Послушай, он убил твою маму.

— Я хочу встретиться с ним, — упрямо повторила я. — Он может рассказать мне о маме.

С удивительным проворством дедушка подскочил ко мне и взял за руки. Кожа на его ладонях была морщинистой и тонкой, но хватка все еще оставалась сильной.

— Это я должен рассказать тебе о ней. — Он придвинулся вплотную и заглянул мне в лицо.

Я смотрела на него, пытаясь не отводить глаз.

— Я сделал все, что мог, Сумико, — сказал Ёси, крепко сжимая мне пальцы.

— Этого недостаточно.

Я покачнулась — дед внезапно отбросил мои руки и отвернулся. Но даже теперь, когда он стоял ко мне спиной, все, что дедушка дал мне, — детство, студенческие годы, его непрестанная забота и любовь, — крепкой нитью связывало нас.

— И вряд ли я смогу работать в «Номуро и Хи-гасино».

— Чепуха, — бросил он через плечо.

— Я серьезно, — мягко произнесла я.

— Не делай этого, Сумико. Если ты хочешь наказать меня…

— Не хочу.

Дедушка обернулся ко мне и горестно покачал головой:

— Но ведь ты подписала контракт…

— Не подписала.

— Это нанесет ущерб твоей карьере. Непоправимый.

— Я не хочу специализироваться в корпоративном праве.

Выражение его лица смягчилось.

— Сумико-сан, ты пережила шок. Ты сейчас сама не знаешь, чего хочешь. — Я почувствовала, как внутри нарастает напряжение, словно я проглотила деревянный кол. — Это просто горе, Суми. Ты сейчас не в состоянии рассуждать здраво.

— Перед твоим возвращением я открыла контракт и… не смогла подписать.

Дедушка стиснул зубы.

— Я не так тебя воспитывал, — отрезал он.

— Эти же слова ты когда-то сказал моей матери?

— Рина не сумела взять ответственность за свою жизнь на себя.

— Думаешь, я тоже не сумею?

— Ты получила хорошее образование, ты дисциплинированна, собрана. Ты можешь стать, кем захочешь, в отличие от нее.

— Я хочу стать собой, — произнесла я, наблюдая, как до дедушки постепенно доходит смысл сказанного. — Так же, как хотела моя мама.

— Она мертва, — сказал Ёси, отступая от меня. — Она оставила тебя расти без матери.

— Я намерена встретиться с ним, — повторила я.

Лицо дедушки погасло, каку человека, потерпевшего крах.

— Ты не успеешь добраться туда вовремя.

Я припомнила детали короткого телефонного разговора с женщиной из Министерства юстиции и прикинула срок, за который они уведомляют родственников жертвы о выходе заключенного на свободу. Не может быть, чтобы я опоздала и Каитаро уже отпустили. А еще через секунду стало ясно — мой дедушка блефует. Он тоже понял, что я раскусила его.

— Они не разрешат тебе встречу. Что ты хочешь сделать? Прикинуться его адвокатом?

— Мне нет нужды прикидываться адвокатом.

— Хм, вот ведь ирония судьбы, — усмехнулся дедушка, — твое образование пришлось как нельзя кстати.

— Я не собираюсь прикидываться его адвокатом, — уточнила я.

— У них строгие правила. Только родственникам разрешено навещать заключенных.

— Какую классификацию ему присвоили? — Дедушка не ответил.

Интересно, промелькнула у меня мысль, не получал ли Еси все эти годы отчеты о поведении Каитаро. От того, как ведет себя заключенный, зависит уровень его классификации. Чем она выше, тем на большее количество Писем и свиданий заключенный имеет право. По новым правилам, дедушка, как «исключенная сторона», может получать такие отчеты.

— Его кто-нибудь навещал? — зашла я с другой стороны.

— Нет, — буркнул дед.

Мы стояли посреди кабинета в нескольких шагах друг от Друга, не в силах переступить невидимую черту.

— Никто, ни единого человека?

Дедушка посмотрел на меня усталыми глазами:

— У него нет семьи. Больше нет.

— Где он?

— Сумико, не делай этого! — Сейчас он уже умолял.

— Где? — повторила я.

— В Тибе^[111]. — Дедушка уставился в пол, чтобы не видеть меня. — И что ты скажешь? Какое ты имеешь к нему отношение? — спросил он, когда я направилась к двери.

Вопрос застал меня на пороге. Я подумала о человеке, любившем мою маму. О человеке, который убил ее. И обернулась к Еси:

— Он должен был стать моим отчимом. Я — член его семьи.

СУДЬБА

В поезде до Тибы я не могла усидеть на месте, поэтому бродила по вагонам или стояла на площадке между ними. Прислонившись плечом к двери, я слушала перестук колес и всем телом ощущала покачивание поезда, а в оконном стекле покачивалось мое отражение — невысокая хрупкая девушка в кожаных ботинках и длинной темно-синей тунике, перетянутой ремешком на тонкой талии. Мои руки лежали на стальном поручне, укрепленном под окном, я так крепко сжимала его, что ногти впивались в ладони, словно этим прикосновением я пыталась удержать себя в реальности, как якорь удерживает лодку, сносимую течением.