Что осталось от меня — твое

Я стояла под дождем, дожидаясь, пока откроются ворота и меня пропустят внутрь. Опустив руку в карман, нащупала сложенную вчетверо вырезку из газеты, которая со вчерашнего дня лежала на столе в кабинете дедушки. Я заглянула туда в предрассветной мгле перед уходом из дома и сунула в карман куртки. Сейчас, вытащив заметку, я развернула ее и прочитала еще раз. История, описанная в статье, касалась жизни каждого из нас. Я так долго держала газету в руках, что бумага совсем размокла Мне начало казаться, что слова просачиваются под кожу пальцев. Когда ворота распахнулись, я сжала в ладони сырой бумажный комок и, проходя мимо урны, выбросила его.

Шагая по коридору, я слушала, как поскрипывают по линолеуму подошвы моих ботинок. Меня провели в комнату для свиданий с белыми стенами и длинными деревянными лавками и указали на переговорную кабинку не больше шести футов шириной. Кабинка была разделена пополам стеклянной перегородкой с просверленными в ней крошечными отверстиями. У сидящих по обе стороны нет возможности даже прикоснуться друг к другу, только воздух, которым оба дышат, свободно циркулирует через отверстия.

На моей стороне перегородки стоял стол и коричневый пластиковый стул, на который я и уселась, ожидая, когда приведут Каитаро. Я ждала и ждала. Ждала так долго, что начала сомневаться, появится ли он вообще, ждала, пока не закралась мысль: может, он боится встречи со мной? Я бессчетное количество раз прочитала инструкцию, приклеенную на моей стороне перегородки: мне следует говорить исключительно на тему, которую я указала в опросном листе, беседу надо вести негромким голосом в спокойной манере. Я не должна общаться с заключенным на иностранном языке или прибегать к помощи жестов. Любое нарушение данных правил приведет к немедленному прекращению свидания.

Я уставилась на стол перед собой, думая, как мне беседовать с Каитаро Накамурой. Как я могу быть тихой и спокойной? Да и найдутся ли у меня слова для него? У нас будет совсем немного времени. Свидание в тюрьме длится пятнадцать, от силы двадцать минут. По ту сторону перегородки стояли два стула: один для заключенного, второй для сопровождающего его охранника, который должен следить за разговором и записывать его. Пока что оба стула оставались пустыми. Никто не шел. Время тянулось мучительно долго, в комнате висела гнетущая тишина, утяжеляемая мерным тиканьем настенных часов у меня за спиной.

Я старалась дышать медленно и неглубоко. Когда же за дверью раздалось шарканье шлепанцев, в которых ходят заключенные, я заколебалась, не желая поднимать глаза. Всего несколько дней назад я видела Каитаро на экране телевизора у себя в спальне и вот теперь увижу вживую. Первым в дверях появился охранник, следом вошел человек в сером тюремном комбинезоне. Обычно заключенных бреют наголо, но поскольку срок Накамуры подходил к концу, ему позволили снова отрастить волосы. Они топорщились на голове неровным, подернутым сединой ежиком. Плечи Каитаро заметно сгорбились. Он не смотрел в мою сторону, уставившись на закованные в наручники запястья, которые протянул охраннику, ожидая, пока тот откроет замок. Все еще не поднимая головы, Каитаро прошел к стулу, потянул его на себя и сел. Движения его были короткими и мелкими, словно он старался экономно расходовать силы. Если у меня и было время для жалости, то я отдалась ей в тюремном магазине, рассматривая предметы, сделанные руками заключенных и готовя себя к встрече с человеком, который любил мою маму и потерял ее. Сейчас же у меня перед глазами стояла совсем другая картина — мама лежит на полу в незнакомой мне квартире с раздавленным горлом и темно-фиолетовыми синяками на шее.

Человек за перегородкой поерзал на стуле и поднял голову. Я почувствовала толчок в груди, сердце на миг оборвалось, когда он взглянул на меня. Затем его взгляд скользнул по моему лицу, по волосам, которые я отвела назад и закрепила на висках заколками, по жесткому вороту моей туники. Медленно, очень медленно уголки его рта изогнулись в улыбке.

— Ты похожа на мать.

В японском языке существует множество слов, выражающих понятие «судьбы». Некоторые несут трогательный и сентиментальный смысл, другие полны энергии и напора, перекликаясь с такими понятиями, как «удача» и «выбор». Слово, которое пришло мне в голову, когда я смотрела на человека, сидящего напротив меня, было старым, даже архаичным, но самым подходящим: садаме — «участь», судьба, которую невозможно изменить и остается только смиренно принять.

Каитаро выглядел спокойным, почти невозмутимым. Однако глаза сияли, когда он окидывал меня проворным и цепким взглядом. Охранник устроился на стуле позади заключенного и, нацелив ручку на чистый лист бумаги, приготовился писать. Наконец взгляд Каитаро остановился на моем лице. Мысль о том, что он ждал моего визита, что двадцать лет назад внес мое имя в список возможных посетителей, невидимой нитью связывала нас. Откуда он знал, что я приду? Или просто надеялся? Меня вырастил дедушка, и я могла никогда не узнать ни о Каитаро, ни о том, что случилось с мамой.