Эту дистанцию – от игры до сидения на новом баяне – дочка прошла проворней. Ещё не выкружила из лабиринтов детства, а уроки уже учит, восседая на баяне.
Конечно, до угля всего один поворот.
Лялька опустилась на диван, с торжественным ожесточением рванула меха.
Минуты две пофальшивила, капризно прислушиваясь к ладам, с пристуком поставила баян на пол.
– Прижгло этим марксам, – повела руку в сторону кухни, – чтоб я музишвили занялась. Сдали в музыкалку. Знаете, по праздникам во дворце выступаю… На баянделе[293]
играю. В районке даже мою фотомордочку напечатали. И интервью. Один из редакции всё расспрашивал, так сказать, интервью брал. Я дала интервью, да назад не отдали…– Ребусами говоришь.
– Заговоришь… Эх-х!.. Как мне хоц-ца пропороть ножом баяну бок, налить в баян полно воды… Только поскорей от него отмучиться… Надоел хуже Витьки!
– Какого?
– А… Водится тут один неотразимый ни в каком болоте. Гля сюда!
Она резко отбросила уголок занавески.
В окне напротив я увидел печального мальчишку.
Заметив, что на него смотрят, он дёрнулся за стену.
– Сижу с этим жульеном[294]
за одной партой. Живём окно в окно. А он мне каждый день письма рисует. Я в откиде! После школы сядет у окна, смотрит на моё окно и пишет. И чтоб посторонний кто не догадался, обратный адрес на конверте ставит то Москву, то Ленинград, то Мурманск, то Уэлен, то мыс Доброй Надежды, то Баб-эль-Мандебский пролив… А раз из Сингапура или из Сиднея – я путаю эти города –– Читать чужое…
– Ну-у, – уныло перебила Лялька. – Повело вас на лекцию. Знаю, нехорошо читать чужие письма. Да я читаю. Мы с девчонками обмениваемся мальчишечьими письмами. Все надорвали животики, как этот Витёк… В стихах!..
– А мне почему-то не смешно. Неужели у тебя не было ни одного письма, которое не хотелось бы показать девчонкам?
– Если бы… Боярский Миша…
– Это какой поёт по телеку про мерси в боку! – с энтузиазмом пояснила Люда.
– … ответил… Я люблю его. Что мне делать?
– В таких случаях говорят: подожди, когда и он тебя полюбит. Когда запоёт про мерси не только в Баку, но и где-нибудь ещё в Ереване…
– Сколько ждать? Я этому боярину честно написала. А он… Найдите его там у себя, спросите построже, чего не отвечает.
– К счастью, твоим послом я быть не могу. Твой Миша не москвич, а ленинградец.
– Ладнотько. Напишу и в Ленинград. Сама напишу. А вы…
Она замялась.
Немного поколебавшись, растеклась в жеманной улыбке.
– Дядь! А вы принимаете заявки на подарки?
– Смотря на какие…
Лялька по-старушечьи приставила ладошку к уху:
– Неслышиссимо!
– Приглохла, что ли? Снова, говорю, станешь выплакивать золотой крестик?
Лялька скучно усмехнулась.
– Неа… Крестик, дядь, дело тоскливое… Эх… Пусть течёт кровь из носу в мире шоу-бизнесу!.. Вон Светка-крестоносиха, я вам про неё только и шуршу, уже сгорела вчера на крестике синим огонёчком. Дошло до Электрички! Это мы так за глаза зовём нашего главнюка… дерюгу… директора. Ракетой бегает по этажам! Вызвал родительцев. Я в потрясе! Без переменки три часа чадил проповедью! Умереть не встать! И Светуля навечно подарила своё золотце древней своей бабке-косолапке. Бабка от счастья чуть не померла… Мне такого счастья, – Лялька вскинула руку и, не двигая ею, строго провела лишь указательным пальцем из стороны в сторону, сказала в нос: –
– Не сталкивай дядюшек лбами. Напрасные хлопоты. Ремешка да пошире выпрашивает эта дурка Хулиганита вместе с теми, кто бегает смотреть.