Что посмеешь, то и пожнёшь

Я смотрел уезжающим в спину.

Под ними весело ворочались в спицах два солнца.

Сами собой накатили слёзы.

Печально подумалось…

Ну если бы не я, были бы ли они все трое вместе?

Там, на гостиничном балконе, по углам поросшем мхом, я впервые почувствовал, что хоть капельку могу быть кому-то нужным. Значит, не так уж я зря топчу земельку?.. Значит, не так уж и зря перевожу я чёрствый журналистский хлеб?

Глава семнадцатая

Жизнь не река, она – противоречье, она, как речь, должна предостеречь.

М. Светлов

1

Бегло, с пятого на десятое, пересказал я Зое Фёдоровне ряжскую историю.

Зоя Фёдоровна потемнела лицом, расстроилась.

– Что же, – спросила потухшим голосом, – если бы не вы тогда со статьёй, может, меня вовсе и не было б на свете?

Я не знал, что отвечать, и молча пожал плечами.

Мне привиделся мостик из далёкой молодости моей в сегодня. Подумалось, добро, свершённое в Ряжске, не отозвалось ли в Ольшанке? Возможно такое? А почему невозможно? Доброта Зои Фёдоровны не продолжение ли моей когдашней почти случайной доброты?

Помалу я утвердился в этой мысли.

– Точно, – прошептал я, – я знаю теперь лишь одно. Без вас наверняка не вернулся бы покой в наш дом.

– Вы неправы, – задумчиво возразила Зоя Фёдоровна. – Не я, так другой врач помог бы вашей маме…

– Был один помощничек. Помощник смерти… Доводил иных своих больных до предсмертных кондиций. Потом срочно сплавлял их вам.

– У вас не язычок. Бритва! Так остро ненавидеть Святцева… Хотя… – Слова замерли у неё на губах. Она слегка нахмурила чуткие брови. – Это одноклеточный всегда ясно-однообразный…

– А Святцев, конечно, многоклеточный! – в сердцах подпустил я.

Зоя Фёдоровна мимо пропустила мою подковырку. Продолжала раздумчиво ровным голосом:

– Разложим по полочкам… В Святцеве кошёлка грехов. Резок, несдержан, мнителен, тороплив, в иной момент просто неуправляем. В нём нет собранности… Он не может в горячую минуту взять… слить себя в кулак. Он ругается там, где надо улыбаться. Его не хватает на главное, на внимание к больному… Сплошные пятёрки на экзаменах… От рассказа о том, как надо лечить, до самого лечения перегон большо-ой. И ох трудный… Иногда, может быть, больной наполовину выздоравливает от внимания к нему. А уж всё остальное работа лекарств. Я бывала на приёмах у Святцева, наблюдала его со стороны. Войдёт человек. Святцев так глянет, что бедняга со страху вжимается в дверь. Несчастному кажется, что он попал к следователю, от которого уже не выскочить на волю. Какой уж тут контакт, какая уж тут откровенность! Был и он на моих приёмах. После плевался. А сам, чувствую, завидовал. Всё укорял, ну чего каждому строить глазки, лыбиться до ушей? Не в цирке ж! Да, кабинет терапевта, палата не цирк и всё же… Больному, этому горькому дитю природы, и без того бермудно, тошен свет. А начни и врач подахивать, ещё сильней придавит беда. Но завидь он улыбку, в первое мгновение недоумевает, во второе уже робко цепляется за надежду. Ага!.. Если врач улыбается мне, похоже, не так уж я и плох!

– Значит, ложь во спасение?

Зоя Фёдоровна улыбнулась.

Я не берусь описывать её улыбку. Мне ещё неведомы те слова, которыми можно было бы передать счастье и силу, обаяние и восторг её улыбки. Ни в каких театральных студиях не научат этой улыбке души. С этим счастьем надо родиться.

– От мамы я слышал, – сказал я, – что вас в институт за улыбку приняли. В самом деле?

– Представьте. Я недобрала полбалла. И меня зачислили. После профессор так и говорил: «Авансом, за улыбку взяли. Хорошая улыбка врача возвращает больному веру в себя. Улыбка ему важней самого дорогого лекарства».

Зоя Фёдоровна печально посмотрела на тающее облако, похожее на белого пуделя, и продолжала с какими-то оправдательными нотками в голосе:

– А вообще я стараюсь быть строгой. В конце концов, твержу себе, ты на работе, следи за собой. Но когда я увижу больного, я не могу не улыбнуться. Это посверх моих сил. Для меня каждый больной – это моя мать, это мой отец, это моя бабушка, это, наконец, мой сын. Не могу же я с окаменелым лицом взять сы́ночку на руки… Я же живая…

– А Святцев вот другой.

– Видите… Он у нас хампетентный скоростник. Лошадиными дозами назначает антибиотики. Мол, скорей подымутся. Ему сию минуту подавай счастливый исход. Сколько ему твердила, нельзя ускорить роды, нельзя и задержать. Всё, когда скажет природа! Замахивается он вечно на быстрое лечение, да что-то на долгое сносит. От больших доз близко до беды. Пожалуйста, случай с вашей мамой… А послушай Святцева… Не для себя, для больных старается! Да, он их любит, но любовью диковатой. У него не хватает терпения по всем нормам поднять человека. Ему то ли некогда, то ли лень возиться с ним, и он наваливается на антибиотики, когда можно без них обойтись… Его творемы дорогонько обходятся кой-кому… Сейчас носится, как курица с яйцом, с идеей вечного двигателя в медицине. Ударила в голову фантазия изобрести универсальную таблетку ото всех болей человеческих…