Что посмеешь, то и пожнёшь

Тихий разговор о житье-бытье держит всех нас вместе не до сумерек ли.

Нет-нет да и завернёт Глеб к мумиё. Подколет:

– Я ждал… Вот-вот начнёшь зевать от этого своего… Да разве дождаться? Один уговорил почти целую сковороду курятины с луком! Мужественный товарисч! Все великие свои новые препараты испытывали на себе.

Мумиё всё больше, плотней занимает маму.

Наконец, перекрестившись, на разведку принимает глоток золотистой влаги.

– Во рту холодит, як мята… А приятное… – Отщипнула хлеба. – Бачишь, похлебала твоего лекарствия – прибежал аппетит в гости. Хорóша мумия…

Впервые за все эти дни я вижу на её лице улыбку. Светлую, кроткую. Казалось, мама пробовала, училась улыбаться.

– Ну что ж, спасибо этому дому, побежим к другому, – вставая и смахивая с коленей крошки на ладонь да в рот, с протяжным вздохом проговорил Глеб. – Как с Вами ни хорошо, – наклонившись, он глянул в окно, на огород, – а где вчера воткнул лопату, так там досе и ни с места. Не копает сама. Стоит нахалюня. Ждёт!

Глеб вышел.

4

Мама прилегла.

А чем мне заняться?

Хлеб есть, свёклы кабану натёр, мешанка курам готова, воды натаскал… Чёрт, всё поделано!

Однако не сидеть же скрестивши лапки на пупке.

Неловко перед мамой.

Внимательней посмотри вокруг. В деревенском дому да не найти за что зацепиться? Ага, те же мыши. Надо к хулиганкам наведаться.

Я сказал маме, что пойду в сарай гляну, не попискивает ли уже там мой свежий законный рубляшик.

Мама принахмурила брови. Не понимаю!

Люда спросила:

– А там у Вас клад?

– Почти. Я, ма, заключил с Глебом договор. За каждую пойманную мышку он мне платит рубль. Я уже две красненькие[330] выработал.

– Бедно у тебя в кассе, бедно, – попеняла мама. – Их у нас развелось, гляди, уши пообъедають. Трэба крепко за них взятысь. А то до того поразъелись – и дома, и в сарае пеше ходють!

– Ничего. Я эти светские променады прихлопну.

Пообещал я это, и у меня сама собой отвисает нижняя челюсть.

В окно я вижу: из сарая на пуле вылетает какая-то чёрная кошка с мышеловкой на передней лапе и с дикими воплями проносится мимо дома.

Я из кухоньки к окну в большой комнате.

Кошка чёрно перехлестнула дорогу и меж голых, стылых акаций и лип кинулась куда-то в овраг, вплотную подступавший к посадке.

Хоть смейся, хоть плачь.

Видимо, чернушке лень ловить мышей. А может, они ей надоели. И она уже не охотится за ними, предпочитает разговляться-лакомиться колбасой из мышеловки.

Иногда в таких случаях справедливость ещё напоминает о себе. Всяко ремесло честно кроме воровства! Даже если ты крадёшь у воришки. Те же кошки платят тем, что капканы безбожно мнут им усы.

Эта налётчица, похоже, уже учёная.

Завидев колбасу, не схватила её сразу, а тихонько, наверное, попробовала снять лапой и своей хитростью вскочила в беду. Не всё Котофеевне Масленица. Живёт и Великий пост!

Я представляю, как видевшие плутовкино несчастье мыши катаются сейчас со смеху где-нибудь в бочке с зерном на погребице.

Мда-а… Мышкам игрушки, а кошке слёзки…

Из-за неё в прогаре и я.

Бог весть куда умотает мышеловку. Поневоле прикроешь столь пышно цветущий трест по ловле дармовых капиталов. К моей законной двадцаточке больше не прирастёт ни один весёлый грошик…

5

Уже при огнях вернулся с огорода Глеб. Горячий, в поту. Жаром несло от него.

Разуваясь у порога, широко сверкнул маме радостной улыбкой.

– Ну что, бабушка, лежите? Может, разомнёте косточки? Сходим в гости к Святцеву? Звал же!

– Иди ты! – разом обеими руками махнула на него мама, словно оттолкнула его слова. – Нашёл к кому… Всё-таки, хлопцы, врачи в районе у нас… По две стулочки позахвачувалы, сидять на часики поглядують, шоб додому скоришь. А ты хучь отмирай…

На два растопыренных пальца Глеб поперёк кладёт ещё два растопырика.

– Ты мне тюрьму не показуй, – снова отмахивается мама. – Шо е, то и кажу. В Ольшанке вон Зоя Хвёдоровна – як будто тёплыми руками здоровья подаёт. Пока её нету, все места себе не находят. Заждались!.. И сёстры скрозь разные. Одна делает укол… Навроде комарик сел отдохнуть. И обращение… Потрёт и не услышишь, как укол тебе отдала. А другая… Все от страха зеленеют. Кольнёт – як финкой садыкнёт!.. Всю правду рассказала, як размазала…

Помолчав, мама с добродушной иронией в голосе говорит Глебу:

– Хотела пойти, да лень не даёт встать… План был посмотреть, як ты там качаисси… Копаешь ли, не умер ли на лопате…

Хмыкнув, Глеб в одних носках идёт из передней, из кухоньки, в бóльшую комнату, тихо ворча:

– Что-то Вы сегодня расшутились…

– А тебе что, одному шутковать?

Мама с усилием подымается со своей койки у тёплой печки и следом за Глебом медленно входит в комнату, щурясь на ярком свету: от него отвыкли уже глаза в больничной палате. Как-то поражённо пялится на простенький во всю стену ковёр туркменской работы, спохватывается, обращаясь ко мне:

– Сынок! Хвалилась, хвалилась я тебе обновками, а про самую главную обновку забула. О! – показывает на ковёр. – Вся стенка одёрнута. Угадай, скилько отдали?

– Сот пять?