Что посмеешь, то и пожнёшь

– Я, – неуверенно, надвое, пискнула Лютик. – Я буду приходить с Женькой Зубковым и защищать тебя от тёти мамы…

– Вот так, тётя мама, якорь тебя! – почти выкрикнул Митрофан, с насмешкой в голосе выделяя слово тётя. – Есть у меня защитница! Знай! А то… Взяла моду… Не лаской, так таской… Неужели, едрён батон, думаешь, это самый короткий путь к дублёнке?

– Не пора ли нам пора? Хватит жечь нервы! Вставай! Собирайся домой!

Митрофан поднялся на ненадёжные ноги и, надевая рубашку, пиджак, пальто, всё глухо ворчал себе под нос:

– Вот наскочил на братскую могилу: упасть, обнять и заплакать…[183] Ведь все мужеские гены повытрясла эта ночная фиалка… Ну не будь тут бракоделом…

– Это ты-то бракодел? – подал голос было задремавший Глеб. – Ты у нас златокузнец! Дамских дел спец! Три такие девки… Да девками Россия цветёт!

Мне хотелось хоть как-то подправить впечатление от испорченного вечера.

Я отважился поухаживать под конец за сердитой невесткой.

Снял с вешалки её пальто, подставил рукава.

Но она, каменно пробормотав что-то вроде благодарности, резко взяла, почти выдернула у меня пальто и, отвернувшись, с неспешной холодностью надела, с обстоятельностью принялась сбивать платок козырьком на самые глаза.

Насколько помнится, платок она сегодня у нас не снимала, даже за столом была в нём. Почему?

Наверное, слишком пристально смотрел я на её платок, поскольку моё недоумение заметила проницательная кроха Люда.

Люда поманила меня.

Я наклонился.

– Мамка прячет ото всех чужейных поломатую причёску. Утром завивалась на гвоздике. Гвоздик перекалился, а когда мамка выкрутила на гвоздик кудрю, кудря так и отпала. На том месте у неё теперь пусто!

Докладывала Люда захлёбисто и раз за разом поглядывала на мать, отчего, пожалуй, Лиза и Митрофан вполне догадались, про что именно щебетала дочка.

– Ты уж не все секреты фирмы выдавай сразу, – умильно попросил её Митрофан.

Лиза была уже за порогом с сеткой картошки (она никогда не приходила в дом свекрови без сетки и, естественно, никогда не уходила с пустой сеткой) и, поглядывая вокруг на всякого косо и одновременно вверх, как на часы на стене, озлённо стегнула:

– Можа, ты здесь и заночуешь? Мы идём!

Они и в самом деле все трое стояли уже одетые у двери, ждали её одну.

Девочка со всех ног бросилась от меня к родителям, к рукам, но ни одной свободной руки для неё не нашлось.

Лиза и Митрофан держали гордовитую Ляльку за руки. В другой руке у матери была сетка, а отец пустую руку упрятал в карман пальто, будто боялся потерять, настолько орёлик был хорош.

– Хочу за ручку, – пропаще попросила Люда.

– Хотеть не вредно, но у меня не сто рук! – напустила блажи Лиза. – А всего две и обе заняты. Отец, возьми свою защитницу! Ну, просится…

– Мало ли что просится… Пускай хватается за твою сетку да покрепче. А то на дворе грязина, ещё завязнет где… Потеряем…

И девочка, вжав голову глубоко в плечи, потерянно цепляется за сетку.

Отрыжка шатнула Митрофана.

Он трудно помахал рукой нам с Глебом:

– На прощанье всем привет из глубины души, якорь всех вас!.. Хор-рошо поокали!..

Митрофан тупо подумал и ещё помахал нам ватной, пьяной рукой:

– Как говорит наш граф Пендюрчик, «сердечный, большевистский привет вам, товарищи китайцы!»[184]

Наконец гостевой поезд тронулся к углу нашей засыпушки.

Люда последней уходила со света бабушкиных окон.

Девочка на миг обернулась.

В синих сколках глаз кипело по слезинке.

Девочке хотелось к живому теплу в родительской руке, а держалась она за сетку с грязной картошкой и горько плакала.

Глава шестая

У сердца уши есть.

Совесть с молоточком: и постукивает и наслушивает.

1

Вслед за гостями Глеб пошёл убираться в сарай, а я навалился наводить порядок. Повытряс половики, помыл полы и всю посуду со стола, вытер досуха. Навёл в хатке полную икебану.[185]

Ставлю рюмки в сервант.

Ба!

Письмо!

Моё старое письмо!

Слушай, Глебчик! Вот ты пишешь, неужели у меня нет человека, которого бы я мало-мальски любил, чтоб мог жениться.

Зачем же мало-мальски? Может, и больше большого люблю, но жениться сам в таком возрасте – настучало уже под тридцать! – уже не могу. Уже не могу! Как и ты, между прочим.

Была вот у меня одна. Всё хорошо! Всё, понимаешь, при ней.

Хорошо-то хорошо, да родинка на правой щеке! Почему на правой? Почему не на левой?

Фа! Фа! Не пойдёть! Щас не пойдёть! Через час тожа.