Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Нет, в зал уже пришли, зал занят, пойдемте, – ответил Ленц.

Венцель взял ноты и пошел к дверям, а Гейнц, сразу обратив внимание на скрипку в руках одного из входящих, сел в зале.

– Можно послушать? Наша репетиция, я так понял, закончилась…

– Кто вы такой? И что вы в военном мундире здесь делаете? – строго спросил у Гейнца пожилой человек – педагог или концертмейстер вошедшего скрипача.

– Я здесь завтра играю, играть я буду во фраке, можете не переживать.

– Кто это такой? – пожилой переадресовал вопрос Ленцу.

– Это Гейнц Хорн.

– Аландовский… Выйдите отсюда вон, – сказал он Гейнцу категорично.

– Как вам угодно, – Гейнц с полупоклоном поднялся и вышел.

– Венцель, можешь отдыхать, я Вебера попрошу, будем надеяться, что он не откажет. Клавесин можно привезти свой?

– С роялем было бы иначе, но все давно привыкли. Как хочешь, Гейнц, но ты зря, Клаус хорошо бы завтра сыграл, – возразил Ленц, очень огорченный.

– Не уверен, если, конечно, вы не научились колдовать, господин Ленц. Или, может быть, Клаус, ты как раз виртуозно играешь на клавесине?

– Нет, господин Хорн. Пробовал, но не моё, – тихо ответил Венцель, пряча глаза.

Гейнц поехал к Веберу.

– Фенрих, ты завтра играешь со мной, – сообщил он с порога.

– Почему? Пианист не понравился?

– Я тебе говорю, у Аланда не все дома. Знаешь, кто мне должен был аккомпанировать? Клаус Венцель, племянник Агнес, которого сам Аланд на дух не выносит.

– Стал бы он его просить, Гейнц, с тобой играть, если бы не выносил его на дух. Я не знал, что у него есть племянник.

– Не у него, у Агнес. Ни имени, ни чем занимается – мне дела не было.

– Так с чего ты взял, что это он?

– Не знаю, он что-то такое сказал, я все понял. Вебер, я все понял, я сам перед Аландом так выделывался – что мне Гендель, я его сто лет назад переиграл всего, пока Аланд мне пару сонат не сыграл. Вебер, сыграй завтра со мной. Клавесин возьмем свой, сегодня еще есть время поиграть.

– Гейнц, раз Аланд выбрал его, то не просто так.

– Да я уже понял, зачем он вчера мне все это устроил. Вебер, если бы Венцель мог сыграть, я бы тебя не просил, я вообще тебя никогда ни о чем не просил. Тебе трудно?

– Это как-то нехорошо, Гейнц. Не заводись. Ленц разрешит?

– Уже разрешил.

– У меня своих программ навалом. Я сыграю с тобой, только чтоб это не стало правилом.

– У тебя концерт через неделю, я тебя натаскаю, если ты думаешь, что ты не успеешь. Не хочешь – не надо, но с Венцелем я играть не пойду.

– Давай завтра решим, кто пойдет на сцену, лучше б ты Венцеля сюда приволок и все ему растолковал, он у тебя не один раз заявлен в программах. Аланд не мог тебе поставить пианистом полного дурака, Гейнц.

– Ничего до завтра там измениться не может, не говорю о том, что о клавесине этот блаженный отрок вообще не имеет понятия.

– Гейнц, давай поиграем до ночи, я договорился, что на ночь я занимаю орган.

– Завтра можешь поехать, не мешай все в кучу, а то, что будет в твоей голове?

– Ничего, я пока на орган не буду настраиваться, просто съезжу, позанимаюсь.

– Делай, что хочешь, будешь готов – зови меня. Я вижу, что ты на меня рассердился, но знал бы ты, как рассердился я. Мало того, что он понятия не имел, что играет, он с листа играет кое-как. Да они еще с Ленцем и болтали во время игры. Я такого не видел.

– Я не рассердился, Гейнц, но я же не буду на всех концертах с Венцелем играть вместо него.

– Почему? Может, Аланд для того его и поставил, чтобы ты побольше поиграл, уж Аланд знал, что я с Венцелем никогда играть не буду.

– Гейнц, ты ноты там оставил?

– Венцель забрал с перепугу.

– Не надо, я помню. Может, и здесь найдем, Генделя видел.

– Вебер, почему тебя так огорчает моя просьба?

– Не знаю. Что-то не так. Работы много.

– Я кофе выпью, у меня уже под коленями холод, двое суток, если не больше – одни только великие дела. Я быстро, Вебер, меня тошнит от всего, что я там увидел.

– Поешь нормально, тебе надо отдохнуть от всего этого, позови меня сам. Ты словно принес на себе какую-то дрянь оттуда.

– С головы до ног ею обвешан, Вебер, я тебе о том и говорю. Какой-то фраер профессорского вида даже к форме придрался и выгнал меня вон из зала. Оказывается, офицер – это стыдно, это плебейство, даже своего заморыша-скрипача мне послушать не дал. Сообразил, что я «аландовский», это у них ругательство, Вебер, так что просто не будет.

– Нас хорошо принимали.

– Потому что Аланд в зале сидел. Посмотрел бы я на того из них, кто при нем бы о нем дурно отозвался.

– Ты о нем тоже, Гейнц, как-то без пиетета, сам мне раньше не позволял о нем отзываться в сниженных тонах, и мне странно сейчас бывает слышать, когда ты о нем черт знает что говоришь.

– Я не понимаю, что он затеял, к чему этот общий разъезд? Зачем он Карла потащил на аркане, куда он Абеля услал? Ему пришло в голову все разрушить – зачем?

– Я ему доверяю, и не хочу обсуждать его действия.

– Тебе приятно, что твой сын и жена от тебя уехали?

– Так нужно.

– Кому нужно? Я бы с Карлом играл – и не обременял тебя.

– Карл в Генделя не влезет, он туда не поместится.