Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

– Клеменс, подстрахуй, я его отпускаю.

– Да подождите же вы… Я не могу упереться! Я же не стою.

– А ты стой.

– У меня голова кружится…

– Сейчас кофейку попьешь, когда до кресла доползешь. Отпускаю, Вебер. Я серьезно тебе говорю, стой. Как ты это делал раньше? Забыл – вспоминай. Ты ж без ног не то что ходил – ты еще и по полигону бегал, барьеры брал, лупил всех направо – налево своими бесчувственными ногами. Я бы сам не стал над тобой это творить, но если старый друг о чем-то впервые в жизни меня попросил, надо сделать. До трех считаем – или сразу отпускать? У меня руки отвалятся – тебя держать…

Гаусгоффер отвел руки без всякого счета, Вебер как ни ловил равновесие – ноги под ним сложились, он зажмурился, не в силах просчитать падение.

– Видишь, Клеменс, на полу-то сидит? – констатировал Гаусгоффер. – Говорю, симулянт, Аланд зря не скажет. Посидим, пока он решит – встать ему или лечь. Руками-то уперся? Спина держит? Ползи к креслу, будем, как люди, сидя разговаривать.

Вебер молчал, его мотало, словно он летел с головокружительной высоты. От напряжения дрожали спина и руки, но почему-то от этой дрожи и напряжения силы не уходили, а прибывали.

– Вебер, ты слышишь меня?

Он не понимал, кого он слышит, чей это голос. Вроде бы, Гаусгоффера – так должно быть, а вроде бы, это кто-то другой его настойчиво окликает.

– Вебер, что ты сидишь? Сейчас войдет жена или сын, а ты тут расселся… И перед генералом на полу сидеть не полагается, ползи в кресло, не дрожи. Клеменс, посмотри, что его так затрясло? Я снам никогда не верил, может, черти на старости начали меня морочить… Живой он там? Вебер, хоть слово скажи.

– Господин генерал, не трогайте меня…

– Не трогать – так не трогать. Пей кофе, Клеменс. Отлично сварен.

Его пытались поднять, посадить и все-таки вернули на постель.

– Я тебе привет от Аланда передал, а дальше – как знаешь.

Ушли, переговариваясь, пожимая плечами. Простились с Анечкой. Она села рядом, встревоженная, спрашивала, о чем они говорили. Вебер вообще не был уверен, что они приходили, что все это не было сном. В теле все клокотало, бурлило, и трясло его по-настоящему.

– Тебе плохо, Рудик? Агнес позвать?

– Нет, мне надо побыть одному, Аня, не пускай никого. Я тебя очень прошу!

– Почему ты дрожишь?

– Не спрашивай меня ни о чем! Не пускай никого! Ко мне нельзя входить!

Он почти закричал на нее, Аня попятилась к двери, побежала звонить Агнес.

– Фрау Агнес… Я не знаю, что делать, я не знаю, что с ним сделал этот ужасный генерал! Он опять не в себе, он закричал на меня… Его трясет, и лежал он не так, как я его оставила!

– Деточка, успокойся сама. Он не на тебя, он на себя раскричался, не паникуй. Ты хочешь, чтобы он поднялся? Попроси немедленно Клауса перезвонить мне, иди домой и ни о чем не тревожься. Клаус придет, сделает все, что нужно, твоя задача делать всё, что Клаус скажет тебе. Улыбайся, оставайся совершенно спокойной. Ты меня поняла?

– Рудольф сможет подняться?

– Если ты не будешь противоречить Клаусу.

– Конечно, фрау Агнес.

– Позови Клауса, зайди к Гейнцу, забери Альберта и Гейнца попроси, чтобы он к вам пока не заходил. Не начинай возражать.

Аня, все больше поддаваясь тревоге, зашла к Клаусу, к Гейнцу, привела Альку домой и скорее отвела его в детскую. В спальной, где лежал Вебер, она слышала надломленный голос Вебера, говорящего с самим собой.

– …Как ты это делал, черт! Как?!

Она, чтоб самой не вскрикнуть, прикрыла себе рот ладонью, смогла улыбнуться сыну, вытащила его любимый ящик с конструктором, что не так давно Гейнц привез Альке с гастролей. У самой руки подрагивали, но она заставляла себя улыбаться, начала строить с Алькой остов какой-то машинки. Алька вопросительно смотрел на нее, взял из ее рук детали, уселся на полу перед ящиком, словно давал ей разрешение выйти. Он начал что-то искать в коробке. Она вышла и опять приникла к дверям спальной.

– Ну что ты тогда сделал со мной, Абель? Это ты, ты посмотрел на меня, и все пошло к черту… Но ты же можешь все вернуть! Как я тогда это вспомнил? Почему я лежу, если все в порядке? Как упереться в эти чертовы руки, ноги?? Абель, я же вижу тебя, я найду тебя, жив ты или мертв, я не знаю, что я с тобой сделаю! Какого черта ты мне улыбаешься? Я же тебе поверил! Зачем ты сказал мне туда идти? Зачем, раз ты знал? Чтобы я вот таким дерьмом лежал?? Я тебя все равно найду и прикончу!

Все это смешивалось со стоном, каким-то коротким, придушенным рычанием, словно Вебер с кем-то невероятно сильным сцепился в смертельной схватке. Аня закрывала глаза, уши, Рудольф сошел с ума, это она понимала.

Как ей остаться спокойной? Он говорит с Фердинандом, которого здесь нет, он не говорит, он хрипит, стонет, в голос бранится с ним, он что-то делает с собой, потому что что-то летит с тумбочки, звякнула чашка или что-то еще из посуды, и тумбочка, грохоча об пол, поехала в стену.

«Боже мой… Боже мой…» – она мысленно твердила одно и то же. «Только не это…»

Венцель вошел, коснулся ее плеч, тоже прислушался, чуть отвел ее от дверей и заговорил с ней шепотом.