Что скрывает снег

– Впрямь, мочи нет. Мы должны с ними что-то сделать, господин помощник, и немедля! Вдова господина полицмейстера уже не раз спрашивалась, когда она сможет погрести тело. Три дня по обычаю когда еще истекли, – обиженным тоном заметил великан.

– Фельдшер, когда же вы докончите осмотр?

– Я еще намедни оставил подробнейший отчет на вашем столе, господин Деникин. Я как раз завершил анализ содержимого их желудков, и …

– Епифанов! Отправляйся к вдове: пусть шлет за телом, и поторопится! Но что делать с госпожой Вагнер? Погребать за казенный счет?

– Не иначе. Изволите оформить?

– Именно, и поспешите! Так, а тех трех зашибленных, как вижу, вы уже отдали?

– Да, их отчеты я тоже оставил.

– Да-да, конечно. Я видел. Давайте-ка осмотрим отца Георгия.

Пока фельдшер, вдаваясь во все большие терзающие разум детали, повторял все, уже ранее услышанное Чувашевским, Деникину, учитель погрузился в собственные думы. Мысленно он посещал храм, но не только присутствовал на службе, а и принимал таинство исповеди. Не взирая на ту минувшую неприятность (хоть и не столь мучительную для тела, как нынешняя, но не менее болезненную для души), покаяние исцеляло, как ни что иное.

До чего же хотелось прямо сейчас поговорить с батюшкой! Конечно, не с отцом Георгием, с другим. Поведать, как все вышло, от начала и до конца. Ведь и в тот раз Чувашевский наконец-то поступил так, как велела не только совесть, но и христианский долг. И лишь только по этой причине ему снова пришлось согрешить, и куда более тяжко, чем прежде. Но ведь его собственный грех проистек из чужих грехов!

Чувашевский снова начал шепотом молиться.

***

Прихвостни сатаны – адские черти – до скончания веку жарят грешников на сковороде. Только они это делают уж после смерти – после того, как все грехи почившему растолкованы. Все по правде и справедливости – и бесы-то ее ведают, но только не эти живые демоны из плоти и крови.

Так, может, и нет его, никакого ада-то?

Павлина давно уже не молчала: не такова была эта боль, чтобы, превозмогая ее, чужие секреты и дальше сокрывать.

О хозяевах своих, Вагнерах, поведала, кажется, все до каждого дня их жизни, начиная с того, как они на эту землю, сошедши с парохода, ступили. То, что сама не видала – с чужих слов знала, не умолчала.

Но они не верили, продолжали свое – и Павлина все говорила. И о том, кто окна в доме купца Перова побил, и кто денщика губернаторского в позатом году утопил, и как она сама мужа своего непутевого порешила, со случайным молодцом – а вовсе не деверем! – сговорившись. Эх, и сожалела потом, свечки за упокой ставила да добрым словом поминала, но назад-то не воротить. Даже о том, как прислуга-иноверка хвалилась, что купцово добро покрала, и то Павлина поведала.

– Ну, что у вас?

– Все бред несет, господин помощник. Мы тут уже совсем с ней умаялись. До чего же упрямая баба!

– Так что говорит-то?

– На господ Вагнеров, что и прежде, клевету наводит. Мол, господин инженер каждый день все новости вызнавал и записывал, что в городе происходит, а потом все бумаги куда-то переправлял. Как думаете, вправду или нет?

– Мы потом это проверим, Сомов. Еще что?

– Говорит, капитан до поры до времени ни с кем в городе близко не сходился и вечерами дома бывал и над бумагами сидел. Ну, это мы и без нее знаем. Однако потом, по ту осень, вдруг стали к нему каждый день разные люди ходить, а потом и он стал куда-то к ночи пропадать.

– Что за люди?

– Да ее послушать – выходит, что почти весь город.

– А именно?

– Отец Георгий, мол, часто стал захаживать.

– Это к Вагнеру-то? Вот в это ни за что не поверю.

– Ну и мы все о том же. Потом, говорит, осенью, вышла она по грибы с ребенком, пока господин инженер дома был, а воротилась – дверь настежь, а от хозяина всего-то и осталось, что разорванная рубаха.

– Опять лжет. Похитители его что, переодели? Стой, а про рубаху вы ей сказали?

– Никак нет! Сама начала.

– Подожди-ка. А это была та же рубаха, в которой она его и видела до ухода?

– Слышишь? Отвечай!

Павлина помотала головой.

– Все к тому, что это ты и порешила хозяина, каторжанка, а тело спрятала. Одна, либо тебе помогал кто – мы еще вызнаем. Так, а откуда речи про отъезд пошли?

– Они должны были ехать…

– К государю?

– Не ведаю… У Петерьбурху.

– Значит, ты его убила?

Павлина снова не согласилась.

– Сгинул он! Сгинул! Я и барыне про то сказала – та не поверила. Мол, убыл барын, как должон был, а мне всякое примерещилось.

– Чего же ты сразу в управу не пошла?

– Так как же? Барыня ж сказала, будто барын-от убыл. С чем мне было жалобиться? А как она в свой черед сгинула, я и надумала итить.

– Лжет, Сомов. Все лжет – от и до. Продолжай. Нет, погоди: а про госпожу Вагнер она что наболтала?

– Прямо и повторять неловко, господин Деникин…

– Чего уж там. Не стесняйся.