Что скрывает снег

– Ну, треплет она, что поначалу они хорошо жили, ладно. Говорит, капитан писал на бумаге паскудные рифмы про городских и Наталье… то есть госпоже Вагнер, читал, и они, значит, вместе смеялись. Но потом меж ними кошка пробежала, и стали они браниться. Вагнерова в общество хотела, а сам не велел: дескать, нельзя им. Потом принялись и про деньжишки браниться… И Наталья ослушалась, по-своему стала делать: выходить начала одна, а потом и полюбовников заводить. Дескать, по ним и бегала ночами – вот такие вышли ее подруги.

– Что, нескольких?

– Мелет, что так. А потом, с осени, как капитан пропал, Наталья, говорит, и вовсе благопристойный облик потеряла. Верите, нет: говорит, деньги-то появились. Но, под конец, мол, остался у нее вроде как один.

Павлина с болью, не уступающей телесной, думала про светлоголового, большеглазого ребенка. Сиротина, одна, как перст, на всем свете, больше ни единой душе, кроме няньки, не нужная. Сгинула в зимнем лесу, где кишит невесть что. Дай волю – Павлина бы прямо тотчас же, как была, в рванье, без тулупа, бегом бы бросилась в самую чащу. Ни разу бы за дорогу не встала передохнуть. Но увы, бесы из плоти сильны и не пустят, пока не сгубят если не душу, то плоть.

– И кто это был? С кем госпожа Вагнер встречалась этой зимой? Говори! Говори же!

– Не-е. Усе. Не скажу.

– Гляди – вновь дерзит. Нагревай щипцы.

– Помру, поди. От упокойницы-от проку вам многонько.

– Думаю, она просто выдумала всю эту гнусную историю, Сомов. Передохните и начинайте заново, – велел главный бес.

– А ну живо говори, с кем она путалась, ежели не брешешь! А то как поднажмем – и впрямь помереть захочешь, – околоточный и впрямь устал от многочасового допроса.

– Все вам скажу, да токмо ежели Варюшку воротите! Либо помру, да так и не прознаете! – злобно выкрикнула Павлина.

***

Миллер до последнего не хотел идти к доктору. С присущей ему пошлой фамильярностью, тот принялся бы выпытывать, как архитектор сумел получить столь необычную травму. Многозначительного молчания доктор не понимал, а не слишком умелую ложь – по этой части архитектор умениями не блистал – распознал бы, но на достигнутом не остановился. Слишком долго доктор прожил в этих краях, и потому утратил малейшие представления о приличиях.

В итоге Черноконь, как паук, несомненно, накрепко оплел бы Миллера сетью слов и выжал из него признание. После чего оно бы не долго задержалось в лечебнице: зная абсолютно всякого в городе, доктор бы моментально растрезвонил секрет на всю округу. И Миллер, и, что куда важнее, Шурочка, оказались бы вмиг бесповоротно опозорены.

Однако, более дожидаться счастливого внезапного исцеления становилось совершенно точно нельзя. Воспаленная рука набухла, почти вдвое увеличившись в размерах, каждое движение с болью отдавалось в плечо – Шурочка же исчезла и неизвестно, что она сотворила со своей репутацией и без помощи архитектора…

Проводить хозяина вызвалась Маруся. Всю дорогу она суеверно сокрушалась о причинах городских напастей. Как выяснилось, нынче не служили воскресной службы оттого, что и отец Георгий пал жертвой убийц.

Признаться, тревога в некоторой степени передалась и самому Миллеру, чуждому подобного рода предрассудков.

Увы, стоило дойти до цели, как выяснилось, что душевные метания были напрасны. Лечебница оказалась закрыта, причем, что необычно, изнутри.

– Не мог же Черноконь уйти из своего дома сквозь слуховой ход, как и Шурочка… – вслух рассуждал архитектор.

Его спутница, прежде рассудительная девушка, снова помянула нечистую силу и перекрестилась.

– Нету доктора. Теперича, говорят, фельдшер в управе самых уж недужных принимает, – крикнули Миллеру с другой стороны дороги.

– Благодарю, – Миллер приподнял щеголеватую, совсем не соответствующую лютой погоде, шляпу. – Пойдем, Маруся. Заодно про Шурочку сведаем.

– Погодите, Лександр Степаныч. Это тот фельдшер, что покойников на куски кромсает? Вы и вправду ему намерились показаться? – душевное состояние девушки ухудшалось с каждой минутой.

– Ступай, Маруся. Я сам, – мягко отвечал Миллер.

Однако прислуга его не оставила – сопроводила до самого порога.

– Нет покуда вестей, господин Миллер, – сходу встретил дежуривший околоточный.

– Мне бы вашему доктору показаться, – Миллер поднял вверх руку, но, впрочем, повязка не позволяла увидеть раны.

– Да он же… как бы это сказать? Не совсем по живым людям-то. То есть, точно наоборот. Правда, у него уже есть один живой – может, и впрямь вас примет?

Дежурный проводил Миллера в соседнее помещение. Смердело там так, что выступили слезы.

– Фельдшер, к тебе снова живые… Господин архитектор!

Тусклый, сутулый человек, волхвовавший над столом, обернулся.

– Будьте любезны присесть вон на ту табуретку. Я вынужден просить вас переждать лишь минуту: мне нужно окончить этот надрез, в ином случае все испортится.

Миллер повиновался, хотя все меньше полагал, что нелепая затея, несомненно, продиктованная жаром, имеет возможность завершиться чем-то благоприятным.

– Полагаю, я вас прежде встречал, – заметил тихий приятный голос откуда-то сбоку.