Что скрывают красные маки

— Я не знаю кто. Потом кто-то сказал, что надо уходить. Это были разные люди. Тот, второй человек, кричал. Но никто не понимал его. Из-за языка, наверное. Он говорил на непонятном языке. Адорабль. Оншонто.

— Но вы же как-то поняли его?

— Не я. Мама. Она сказала мне: посмотри, какой странный человек. Кричит, размахивает руками, показывает на гостиницу. Очень, очень странный. Страннее того колумбийца, который хотел отнять у мамы сумочку в Алькала-де-Энарес. Он был рядом с нами не больше десяти секунд, а потом побежал по берегу. А потом побежал прочь от берега. Но этого я уже не видел, потому что появилась моя птичка.

— Там, где стоял тот заполошный человек?

— Да.

— Вы когда-нибудь брали ее в руки, вашу птицу?

— Да. Ничего лучше этого не придумаешь. Жаль, что это случилось лишь однажды. Давным-давно.

— Когда вы были ребенком?

— Лучше вам помолчать.

— Хорошо.

— Очень болит голова.

— Я могу снять боль.

— Никто не может снять боль. Мама могла бы, но есть вещи, о которых она не должна знать. Для ее же спокойствия.

— Вы можете рассказать о них мне. Если хотите. О моем спокойствии думать необязательно. Боль как-то связана с птицей?

— С тем, что я больше не могу взять птицу в руки. Может быть. А может быть, и нет.

— А если накрыть ее шапкой? Накрыть платком? Я могла бы помочь в этом, если бы вы позволили…

— Ненавижу, когда кто-то задумывает такие ужасные вещи. Вы мне нравитесь, вы добрая и пытаетесь понять, в отличие от остальных. Которые только и могут, что кричать и размахивать руками. Лучше вам помолчать. Для вашего спокойствия.

— Хорошо.

— Считаете меня сумасшедшим?

— Считаю, что вам уже пора сделать то, о чем вы говорили. Или время еще не пришло?

— Почти пришло. Когда появляется моя птица, значит — время пришло.

— Мы возвращаемся на пляж на Пхукете?

— Мы и не уходили оттуда. Только море ушло. И я увидел птицу. Она клевала что-то… Наверное, это были креветки. Или маленькие рыбешки, еще живые. Она клевала и смотрела на меня. А мама смотрела себе под ноги. А я смотрел кино.

— То самое, очень маленькое? Когда в финале рвется пленка?

— В тот раз оно было длиннее обычного. Ненамного.

— Что же вы увидели?

— Маму. Как она плывет в арыке. Ужасно болит голова, ужасно… Знаете, что такое арык?

— Примерно представляю себе.

— Этот был непохож на другие. Что бы вы там себе ни представили. Но я уже видел его когда-то. Когда-то я уже был в нем.

— Вы тонули?

— Кто-то другой, не я. Она была рядом со мной. Она спасла меня.

— Мама?

— Моя птичка. С красными перышками на голове и желтыми лапками. А в том коротком фильме, который я увидел, мама плыла. И глаза у нее были закрыты. И у всех остальных были закрыты глаза. Множество людей, множество закрытых глаз.

— Они были мертвы?

— Нельзя сказать точно. Слишком короткий фильм. Я только помню, как они стали разбиваться, — словно были стеклянными. Р-раз — и от человека ничего не остается, кроме осколков.

— А… мама?

— Да-да, хороший вопрос. Если бы она была стеклянной, как все остальные, — было бы легче. Она просто разбилась бы — и все. Но мама — из плоти и крови. Маме больно, когда стеклянные осколки задевают ее. Ранят. Лицо, руки, лоб — все прошито ими. Еще немного — и живого места на ней не останется.

— Вы увидели это?

— Нет. Фильм кончился. Пленка покрылась пузырями и сгорела. Все как обычно. И я должен был сделать то, что обычно и делаю. Спасти ее.

— Что-то пошло не так?

— Я сказал: нам нужно уходить с пляжа. Прямо сейчас.

— А она?

— У нас есть еще время — вот что она ответила. Тогда я напомнил о встрече. С тем человеком, который больше, чем друг. И мама согласилась. Почти согласилась. И даже взяла меня за руку, как делала всегда. А потом у нее в сумке зазвонил мобильный.

— Она ждала звонка?

— Не этого. Потому что она удивилась. Нет, это неправильное слово. Она стояла как громом пораженная. Как будто снова умер отец и она только что узнала об этом.

— Вы помните, как умер ваш отец?

— Не уверен. Но мама ведь точно бы запомнила, правда?

— Скорее всего.

— Разговор был не очень длинным. Два или три моих фильма поместились бы в нем, не больше. Только она не разговаривала — слушала. А потом сказала что-то про маленький бар. Как же он назывался? Нет, не помню…

— Это важно?

— Важно, что он был совсем рядом, в паре десятков метров от нас. Пляжный бар с пятью столиками под навесом.

— А птица?

— Что?