Что такое интеллектуальная история?

В рамках каждой культурной общности в данный момент времени мы обнаруживаем сосуществование нескольких пластов или слоев темпоральности, то есть качественно различных суждений о характере настоящего момента и об общей логике исторического процесса. Скажем, в начале XXI в. С. Пинкер предлагает аргументы в пользу прогрессистской модели истории, Артог фиксирует гегемонию презентизма, сохраняют свое влияние циклические нарративы, а ряд современных российских и западных философов в диапазоне от А. Бадью до А. Дугина актуализируют апокалиптические ожидания. На уровне массовой культуры феномен исторической памяти общественных групп, многие из которых осознают себя через верность знаковым событиям прошлого, создают многоцветье «широкого настоящего времени»[219]. В целом мы разделяем критические аргументы презентистской реконструкции настоящего, но хотим оспорить ее методологические импликации.

Признание наслоения разных представлений о времени влияет на историцистскую установку исследователей и ставит вопрос: можно ли проводить символическую границу между прошлым и настоящим, если первое столь неоднородно? В недавнем номере журнала «Логос» опубликован репрезентативный блок материалов о «темпоральном повороте», в котором современные теоретики истории развивают тему множественности настоящего. В обстоятельной и фундированной статье один из крупнейших специалистов по темпоральности Б. Бевернаж заявляет, что следствием структурного расщепления современности выступает невозможность провести грань между прошлым и настоящим, поскольку нельзя утверждать инаковость или «прошедшесть» прошлого без исчерпывающего исследования многослойной современности[220]. Опираясь на критику настоящего со стороны П. Осборна, Бевернаж пишет о перформативном характере границы между современностью и прошлым:

Называя современное фикцией, Осборн не хочет сказать, что оно не имеет отношения к реальности. Скорее, он имеет в виду, что современное отчасти возникает в результате «продуктивного воображения» и является очень даже реальным, потому что функционирует как перформативная проекция, которая «создает настоящее» или «социально актуализирует» несуществующую в действительности взаимосвязь проживаемых времен[221].

Согласно Бевернажу, профессиональные историки часто «производят прошедшесть» как способ дискредитировать определенные типы поведения с высоты своей социальной позиции. Скажем, утверждение об архаичности чужих культурных практик скрывает перформативную попытку закрепить более сильную позицию говорящего в символической иерархии как представителя торжествующей современности.

Вместе с тем утверждение, что рабство в США – это феномен прошлого и нет нужды критиковать Аристотеля за апологию рабовладения[222], по мнению Бевернажа, направлено против тех, кто указывает на сохраняющееся наследие расового неравенства в отношении афроамериканцев, и тех, кто призывает к тому, чтобы проследить преемственность современных форм угнетения в прошлом[223]. Долгосрочные процессы деколонизации, секуляризации или окончание апартеида (всегда) рано объявлять явлением прошедшей эпохи, ибо мы никогда вполне не изучим разнообразие многослойного настоящего. Бевернаж утверждает, что историзм не следует выбрасывать, но скорее оживить и обновить, осознав его скрытые идеологические импликации[224]. Мы согласны с критикой идеологического производства исторической дистанции, где поспешно выстраивается иерархия современного и устаревшего.

Наши возражения Бевернажу можно свести к нескольким соображениям. Мы легко и всюду обнаружим сходную расщепленную структуру представлений о времени, и сегодня, и в предшествующее время. Что не отменяет возможности исторического изменения режимов темпоральности, или точнее, специфической конфигурации их разных «слоев», а значит, из этих открытий вовсе не следует «презентизм» как отказ от границы между прошлым и настоящим[225].