Я лег на родительскую кровать и сложил руки на животе. Она поняла, что так же будет лежать и ее тело, пока его не перенесут в гроб, и что мы зачнем наших детей на тех же белых льняных простынях, на которых мои родители зачали моих сестер и меня. Она прикусила нижнюю губу и извинилась за то, что предалась ребяческим мечтам вместо того, чтобы смотреть в будущее глазами экономной хозяйки дома и строгой матери семейства, озабоченной тем, чтобы достигнуть зрелости, состариться и умереть, следуя неукоснительным правилам.
– Мой отец говорил, что жизнь – это труд.
– Я бесконечно уважаю твоего отца.
Она его не знала, но я дал ей его фотографию, которую она носила при себе, как талисман, в потайном кармашке лифчика. В тот вечер я не повел ее в ресторан, а проводил домой, чтобы за домашним ужином она поразмыслила о том, какой пустынной и засушливой дорогой нам предстоит пройти, чтобы добраться до могилы. После очень скромной свадьбы вместо свадебного путешествия я на три недели взял ее с собой на запад Франции, куда меня послали торговым представителем. Она одну за другой родила мне шесть дочерей, после чего мы, посоветовавшись с ее гинекологом, пришли к выводу, что ей надо перевязать трубы.
– Мой отец принял бы такое же решение.
Сегодня она – старуха с артрозом, тогда как я по-прежнему скачу, как зебра. С детьми мы разругались. Я даже отсидел полгода в тюрьме, когда младшая дочь в год своего совершеннолетия подала на нас в суд за жестокое обращение. Желаю и вам столь же сурового существования.
– Другого мой отец себе не представлял.